Виктор Минаков - Дом невезения. Рассказы и фельетоны

– У вас все так обтекаемо получается: вышло решение, отвели участок… Оно что, это решение, само собой родилось?! Сейчас за античный профиль и голубые глаза ничего не делается! За всем этим стоит труд! Мой лично труд!.. Сколько раз я был в обкоме у первого по вашим вопросам?!.. Что значит – нам выделили два охладителя?!.. Их на всю область выделили только два!.. Предагропрома со вторым секретарем уже распределили их!. Вчера мне второй звонил, упрекал – зачем я пошел сразу к первому. Давай, говорит, компромисс – эти охладители отдадим гормолзаводу, а в четвертом квартале поступят еще – эти, дескать, тебе. Фигу!!! Пусть попробуют теперь отменить решение первого!.. Вот, чего нет в твоем докладе, уважаемый товарищ директор!

Ковров явно наслаждается своими словами.

– А мы молочный цех построим в этом году? – осторожно спрашивает его парторг.

Ковров моментально уловил скрытый упрек в этом вопросе: «Захапал дефицитное оборудование, и ни себе ни людям». Глаза его зловеще сощурились.

– Успеем! Я шкуру спущу с каждого, кто посмеет сорвать эти сроки!.. Назовите мне человека, кто помешает мне это сделать!.. Ты, Марченко?.. Ты Алешин?!.. От вас теперь все зависит! Давайте, крутите! А я оставляю себе роль контролера!.. Но помните: я – активный контролер! Вмешивающийся!

Если дежурный вопрос заготовил кто-то из аппарата, Ковров реагирует тоньше:

– Кому, по-твоему, надо дать поручение, чтобы сдвинуть с места эту проблему?

– Не знаю, – теряется управленец. О том, здесь что нужен уровень генерального директора, он сказать не решается.

– А что, если мы тебе ее и поручим? А?.. Через месяц доложишь нам, что все сделано, что готов приступить к выполнению нового поручения!

Аппаратчик в отчаяньи:

– Это не мой вопрос, Гурий Львович! У меня уже все запланировано…

– А ты запланируй и это! – пресекает Ковров. – Все! Решено!.. Прошу отразить в протоколе!

Никогда и никому из работников «Службы быта» не удавалось озадачить Коврова. Любую проблему он мог вывернуть наизнанку.

– Чего вы здесь выносите на планерку?! – разносит он директора швейной фабрики, попросившего прислать к нему учащихся ГПТУ. – У него, видите ли, свои специалисты разбегаются! И вы думаете, что этим все объяснили?!.. Что значит – специалисты разбегаются?.. О каких специалистах вы говорите?.. О тех, что набрали на новую фабрику?

– Они, Гурий Львович, – вздыхает директор.

– Разбегаются потому, что строите долго! Что, опять Ковров виноват в этом?! А вы где?!.. Ждете готового?!.. А почему эти кадры не разместить на действующем предприятии? Почему не организовать вторую смену?.. Молчите?.. Вы думайте, когда со мной говорите! Я прожил много, я – стреляный воробей! Сами не думаете, а у нас крадете драгоценное время своими частностями!.. Садитесь!

Ковров возглавляет «Службу быта» давно, и потому считает вправе добавить: «Ты еще молодой директор, и ты должен работать так, чтобы завоевать авторитет в коллективе! И у меня тоже! Что, кстати сказать, очень немаловажно!

Все планерки – и плановые, и внезапные начинались по давно установленной схеме. Люди, вызванные на них, долго выдерживаются в приемной в ожидании звонка генерального – приглашения в его кабинет. Звонок, всегда резкий, бьет бичом по натянутым нервам. Каждый сразу стремится придать себе деловой озабоченный вид и прошмыгнуть на укромное место, не привлекая внимания придирчивого хозяина кабинета: ничего хорошего такое внимание никому пока что не приносило.

Ковров молча внимательно наблюдает как все рассаживаются. В эти минуты секретарь подает ему чай, Гурий Львович с шумом отхлебывает глоток и произносит начальные фразы.

Говорили, что в молодом возрасте Гурий Львович был очень собой недурен: высокий, стройный, светлоглазый, с черной волнистой шевелюрой. Имея состоятельных родителей, он и в институте, и после него – всегда носил модную и дорогую одежду, и это сыграло не последнюю роль в его успешной служебной карьере, хотя пост генерального директора самого хлопотливого областного объединения он считал для себя незаслуженно низким.

Ковров не таил своих притязаний на руководящие места в исполкоме, а позже – и в администрации области, но первые лица не хотели иметь рядом с собой человека, известного сварливым характером, И Гурию Львовичу оставалось демонстрировать свой невостребованный потенциал только в обществе подчиненных.

Излишняя желчь и постоянное недовольство – превосходные разрушители организма, и после шестидесяти от былой импозантности Гурия Львовича остались только воспоминания. Он сделался сутулым, худым, с впалой грудью и дряблым, отвисшим, как груша, животом. Нос его вытянулся и заострился. Седые волосы, короткие от еженедельной стрижки, всегда топорщились, как иголки, резко обозначились скулы, цвет лица приобрел сероватый оттенок, и вся голова его стала похожа на сердитого ежика, подозрительно принюхивающегося к чему-то. И стоило Гурию Львовичу занять свое кресло с гнутыми подлокотниками, поставить на стол длинные худые руки, как сразу начинало казаться, что старый, раздраженно-настороженный ежик забрался на раскорчеванный пень и пугает людей угрожающим фырканьем.