Хелью Ребане - Кот в лабиринте. Рассказы

Какие дебаты тогда велись, какую выбрать внешность для женщин, какую для мужчин! Мужчины у нас тоже все одинаковые красавцы. По образцу и подобию «мистера Вселенной» того же года. Единственная причина, почему внешность женщин отличается от внешности мужчин и почему вообще остались те и другие, по-видимому, кроется в том (я точно не знаю, но подозреваю), что финансист, чьи идеалы равенства у нас воплощены, был неисправимым бабником.

День рождения у всех нас тоже отмечается в один день. Чтобы никому не было обидно. И подарки все дарят друг другу одинаковые. Жены – бутылку старинного (я уже давно догадался, что это подделка) коньяка «Hennessy плюс Равенство». Мужья дарят женам духи, неукоснительно «Шанель». Вы, конечно, понимаете, что все женщины у нас благоухают шанелью , а от мужчин по праздникам разит… хм… равенством.

Впрочем, «жены», «мужья»… архаизм. Слово осталось, но раньше такую женщину, уплывающую на следующий день вместе с домом в другие руки, называли бы несколько иначе. Тут всё продумано. Если бы не такая смена , могла бы возникнуть привязанность. Какое уж тогда равенство .

Поужинав в одиночестве, я, прихватив подарок, вошел в спальню. Она и там стояла, глядя в окно, за которым в темноте еле угадывались медленно плывущие черные силуэты деревьев. Лишь время от времени ее лицо освещалось светом проплывающей среди деревьев ярко горящей буквы «Р».

О случаях необычного поведения положено сообщать. Такое произошло впервые за двести лет. Впрочем, мне глубоко плевать на их порядки.

Вдруг она что-то сказала. Нет, мне не послышалось. Глядя в окно, она задумчиво произнесла:

– Не все деревья одинаковые.

Какое-то время я молчал, потрясенный ее безрассудной смелостью, а еще больше тем, что она это заметила .

– Да, – сказал я, – не все.

Она вздрогнула, резко повернулась ко мне. Враждебно глядя на меня, спросила:

– Ты донесешь на меня?

– Нет. Хотя, похоже, ты этого очень хочешь.

– Так вот, знай, – решительно продолжала она: – Мне плевать.

Ничего более потрясающего она не могла сказать.

– Я рад, – сказал я.

– Идиот. Ты не понял – я не боюсь тебя. Мне все равно.

– А мне уже – нет. Я понимаю, как ты устала. Давай разденемся и ляжем в постель.

– «Ты устала», – раздраженно сказала она, передразнивая меня. – «Давай разденемся!», «Ляжем!»… Я буду спать в гостиной.

Гостиная. Да, в доме есть и «гостиная». Только вот гости… Нонсенс. В гости ходят, чтобы, как говорили в старину, себя показать и на других (других, не таких, как ты сам) посмотреть. Как вы понимаете, у нас достаточно подойти к зеркалу и ты «в гостях».

Ее раздражение… Мне почему-то раньше не приходило это в голову – оказывается, в моих словах тоже нет ничего такого, чего не сказал бы на моем месте любой другой «мистер Вселенной».

Я растерянно протянул ей красиво упакованную коробку с духами.

– Вот, подарок…

– Нет, – сказала она. – Это не подарок.

– Вот как? Это почему же?

– То, что дарится одинаково всем, не подарок.

Она метнула на меня презрительный взгляд и отвернулась.

Я поставил коробку рядом с ней, на подоконник. Мы помолчали, глядя на движущиеся силуэты деревьев за окном.

– Как тебя зовут? – спросил я.

Я вдруг понял, что надо спросить именно это.

Она вздрогнула. На ее лице отразилось такое изумление, словно круг вдруг сошел с рельсов (рельсы… анахронизм, сложно объяснить).

Она долго недоверчиво смотрела на меня. Наконец, тихо сказала:

– Я всегда мечтала о том, чтобы у меня было имя.

– Вот видишь. Я это и имел в виду: ты устала ждать меня . Что ж… У тебя нет оснований доверять мне. А у меня – тебе. Нам остается только одно. Рискнуть поверить друг другу. Или не рискнуть. Решать тебе. Что мы, собственно, можем потерять? Всё одинаковое. Значит, жизнь и смерть тоже. Решай. У нас мало времени. Только до рассвета.

Я разделся и лег в постель. Через некоторое время она, не произнеся ни слова, тоже разделась и послушно легла рядом со мной.

Некоторое время мы лежали молча. За окном тихо накрапывал дождь. Происходило нечто… С одной стороны (так это выглядело, если забыть о деревьях), это была моя жена, с которой я прожил уже двести лет, и она за это время, как и я сам, ничуть не изменилась. Мы не стареем, не умираем от болезней. Болезней больше нет. Существует только казнь, как наказание.

С другой стороны, рядом со мной – единственная . Чем отчетливее я это понимал, тем сильнее меня охватывал страх, предчувствие близкой утраты этого мгновения. Преступное мгновение. То, которому говорят: остановись.