Лара Март - Когда люди лают – собаки улыбаются

Жуткую раковую боль он терпел невероятно стойко. Лишь изредка, незаметно заглянув в комнату, я видела, что он упирается коленом о кресло и молча раскачивается. Потом поняла: когда он склоняется над креслом – боль нестерпима.

Когда папы не стало, проводить его пришли врачи из онкологии. Люди, привыкшие к смерти, хоронили именно этого пациента, которого не сумели спасти. И даже на годовщину мы застали докторов у могилы. Невероятная для врачей память об ушедшем больном.

Сохранился папин блокнот, куда он записывал свои мысли или интересные афоризмы, цитаты из книг, стихи. Открывают блокнот слова песни «Русское поле». Почти печатные буквы, не переходящие одна в другую. Почерк инженера-конструктора, человека цельного, четкого, прочно стоящего на земле. «Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок».

Папа родился в деревне, в город уехал учиться в 15 лет. В селе у дедушки и бабушки мы с папой часто гуляли полями, он помогал распознать норки сусликов, увидеть подрагивающую стрекозу на цветке, петляющую тропинку в высоких колосьях – и мы угадывали, то ли человек прошел, то ли заяц пробежал. Учил меня различать голоса птиц, узнавать по облакам и ветру завтрашнюю погоду, плавать в деревенском пруду, который местные называли «ставок». Время с папой было счастьем.

Я чувствовала, что мама не любила папу. Жила с ним, рожала, но не любила. Я не могла понять, как можно не любить такого прекрасного, такого идеального мужчину? Петр Иванович совсем другой: простецкий, незамысловатый такой дядька, хоть и добряк. А папа с его глубоким и сложным внутренним миром, наверное, был непостижим для мамы. Но это я поняла позже.

Теперь я часто приходила к папе, гладила его лицо, высеченное на памятнике, и просила: «Папочка, позаботься ТАМ о своей внучке». Внучка родилась через несколько месяцев после смерти папы. Не дождался.

Еще ходила на старинное городское кладбище, названное почему-то Капустиным, на могилу бабушки и прабабушки со стороны мамы. Деда, крупного сибирского начальника, забрали в 1937-ом. Расстреляли через месяц. Бабушка была беременна мамой. Из хорошей квартиры ее тут же выгнали на зимнюю морозную улицу.

Бабушка уехала в Среднюю Азию, где спасалась от репрессий моя прабабушка. Выпускница института благородных девиц, в роковые 30-е прабабушка работала учительницей русского в школе на окраине районного городка.

Прабабушка умерла, когда мне было 12 лет. Я ее хорошо помню. Она ушла в мае. Цвела черемуха. И все приносили пахучие ветки к гробу. С тех пор запах черемухи напоминает мне о прабабушке, но не о ее похоронах, как вроде бы должно быть, а о ней живой. Помню ее высокой, статной, сидящей с прямой спиной в плетеном кресле, укрытой по пояс старым пледом и с чашкой кофе в руке. И еще помню брошку-камею у воротника ее старенькой кружевной блузки.

Прабабушка и бабушка жили в коммунальной квартире с соседкой тетей Клавой, своенравной и громогласной. Когда бабушки хотели оправдать какую-то резкость тети Клавы, меж собой называли ее «краснокосыночницей». Я тогда не понимала, почему, ведь тетя Клава никогда не носила красных платков, а все кричаще цветастые. Позже узнала, что краснокосыночница – значит, активная большевичка. Радикальные революционерки покрывали свои отчаянные головы кумачовыми платками, чтобы все сразу узнавали победительниц-пролетарок.

В детстве я часто сидела в комнате бабушек под круглым столом, покрытым зеленой бархатной скатертью с бахромой. Нити заплетала в косички, слушая политические (правда, слова такого тогда не знала) споры прабабушки и тети Клавы.

– При царе-кровопийце люди были несчастны, забиты, а Ленин дал им свободу! – громогласно доказывала тетя Клава.

– Какую такую свободу получили вы, Клавушка? – тихо спрашивала прабабушка, и я из-под своего укрытия видела ее спокойную полуулыбку и тонкую руку, перебирающую кисти шали. – Тяжелейшая работа всю жизнь на овощебазе, с раннего утра до поздней ночи? Больные руки и распухшие от холода суставы? И, позвольте…

– Не позволю! – вскрикивала тетя Клава и бахала кулаком по столу, отчего я под ним втягивала голову в плечи.

Тем не менее они были не просто подругами, а родными людьми. Тетя Клава стала членом нашей семьи, точнее, семьи бабушки и прабабушки. Она питалась вместе с ними – на их деньги, готовила, а на свою пенсию каждый день ходила в соседний кинотеатр (билет стоил 20 копеек), и потом подробно пересказывала сюжет прабабушке, которая никогда в кино не ходила, а читала старые книги, сидя в кресле у окна.