Литагент Нордмедиздат - Норвежская спираль

«– Ван Риль (Голландия), – хотя вместо Ван Риля раскланивался Ваня Прохоров из Кинешмы.

– Знаменитейший бельгийский борец, чемпион мира Стера. (Петруха Иванов из волжского села Кандаурово).

– Гость из Франции (муромчанин Гриня Пигулькин).

– Наизнаменитейший чемпион чемпионов Иван Максимович Поддубный (похожий на него вятский мужик, бывший моряк Вася Бабушкин).

– Великий и непобедимый Георг Лурих (один из «липовых» Лурихов)»…

Но в данном случае это был подлинный Лурих, тот самый непревзойдённый чемпион чемпионов, который в своё время боролся даже со знаменитым вором Ванькой Каином, отбывшим четыре года сахалинской каторги за свои похождения и возвратившимся после этого в Петербург. Но эта схватка была, скорее, шутки ради, а может быть, для экзотики или для рекламы, не более того. И восемнадцатилетняя Марина влюбилась в Георга, причём настолько, что, скитаясь по югу России, кишащему в те годы беженцами, проходимцами и бандитами, пошла на его выступление в цирке города Армавира и, подойдя, откровенно заявила о своих чувствах к нему. Георг, привыкший к такого рода девическим излияниям, тем не менее, несколько смутился и, увидев, что перед ним, по сути, юное дитя, годящееся ему в дочери, сказал, что он, конечно, очень тронут таким признанием, но ответить взаимностью вряд ли сможет. Марина была барышней не из Смольного института, поэтому быстро справилась со своими чувствами и слёз по поводу отказа лить не стала, однако лицо её выражало горькое разочарование. Чтобы как-то утешить бедное дитя, Георг сообщил ей, что через месяц он возвращается после гастролей в Петербург, назвал гостиницу, в которой он обычно останавливается, и что рад будет видеть её у себя в гостях. Но возвратиться в Петербург ему было уже не суждено, так как в том же Армавире он заболел брюшным тифом и через неделю умер. Где-то там и был похоронен в братской могиле, поскольку таких безымянных трупов набиралось тогда, в разгар эпидемии, тысячи. Как напоминание о великом атлете остались две скульптуры, выполненные скульптором Адамсоном: «Чемпион» и «Калевипоэг у врат ада». Говорят, что и в Америке кто-то ваял с него гипсовый портрет, но если это так, то там, в Америке, он где-то и затерялся.

А Марина хранила у себя открытки с его изображением в позе первобытного Адама, которые тогда ещё свободно продавались в книжных лавках. Хранила и любовалась, хотя суровая действительность всей своей непреодолимой мощью давила на романтические фантазии девушки и в приказном порядке давала ей понять, что пора заняться более прозаическими вещами.

После случившегося с Лурихом она была в состоянии жуткой депрессии, более того, страх неопределённости смертельной удавкой сжимал её горло. Она за бесценок распродала все свои золотые украшения, которые ей удалось вывезти из Петербурга, чтобы как-то не умереть с голоду. Остались только два кольца на руке и эмалевые серьги в ушах. При её потрясающей красоте опасно было ходить по Армавиру, тем более, что проживали в нём, в основном, армяне-чергесогаи, которые хоть и были христиане, но по природе своей горцы и дикие нравы их даже сам Господь-Бог не в силах был искоренить. Надо было либо знакомиться с каким-нибудь офицером и отправляться на Галипполи, либо возвращаться домой в Петербург. Первое её испугало, ибо довериться незнакомому мужчине и уехать с ним в никуда, каким в ту пору представлялось будущее русским эмигрантам, не очень сочеталось с её, хоть и несколько авантюрным, но всё-таки рассудочным характером. Второй же выход из ситуации представлялся более реалистичным, так как в балетном училище, кроме ремесла, выпускникам прививали ещё и любовь к своей великой родине, что в те времена было чертой характера практически каждого русского человека. Правда, родина для молодых танцовщиков ассоциировалась больше с балетным станком и пуантами, но мысль о том, что только на этой земле может существовать лучший в мире балет, укоренялась в них с каждым исполненным ими гран-па или фуэте. Хотя революционные события внесли существенные коррективы в их мировоззрение, а суровая действительность – прогрессирующее взросление, правда, в так и оставшееся детским восприятие окружающего мира, не искореняемый из сознания инфантилизм остался у многих из них на всю жизнь.

Петербург встретил Марину своей суровой насупленностью и напуганной вздыбленностью всего того и всех тех, кто привык жить во взаимной гармонии, а, точнее, в соответствии норм поведения и жизненного уклада политическому устройству и эстетическим ценностям в стране. Люди по улицам бегали в какой-то растерянности и с непониманием того безобразия, которое творилось вокруг. В бывшей квартире её родителей разместился революционный штаб с грудой окурков на полу, в одеждах её матери разгуливали прачка и дочка извозчика, жившие в первом этаже дома. По улицам шлялись подозрительные типы, грабящие и ворующие всё, что плохо лежало или оставалось без присмотра. Вся Лиговка от Обводного канала до площади Знаменской, ныне Восстания, превратилась в сплошную воровскую «малину». Заборы пестрели объявлениями желающих менять на сигареты и продукты питания тонетовские стулья, гамсуновские кровати, комоды-шипуази и прочие псише, столы и табуретки. Невский проспект начинал зарастать травой, по нему больше не ездили пролётки и автомобили, так как был упразднён транспорт буржуев, и поэтому люди ходили пешком и по тротуарам, и по проезжей части.