Михаил Садовский - Такие годы

Независимо от его желания – это зазвучало у Веньки внутри. Он не стал произносить привычную дразнилку вслух, а стоял, прислонясь спиной к дереву. Лизка не замечала его. Ему было хорошо. Наверное, он соскучился по всему, что видел.

«Бум. Бум. Бум». Лениво раздавались удары и застревали тут рядом, между сосен. Стукнула форточка, и скрипучий голос упал из неё: «Генуг шен!» 3 3 Хватит уже! . Лизка перестала стучать, повернулась и пошла к крыльцу.

– Здорово, Вениамин, – прозвучал над ухом Генкин голос. Раньше это означало выяснение отношений. Драться не хотелось. Да и приветствие казалось необычным – Генка никогда не окликал его полным именем, если не пользовался оскорбительными словечками.

– Здравствуй! – тоже необычно (и не оборачиваясь) ответил Венька.

– Предлагаю объединиться против агрессивных сил для совместной борьбы, – Генка всегда выражался лозунгами, подслушанными из тарелки, что не мешало ему усваивать программу каждого класса по два, а однажды и три года.

– Какого? – повернулся Венька.

– Не дури. Кто старое помянёт… мы тут все всё знаем, как ты один их разделал… Тот, который в больницу попал, поклялся убить тебя. Его отчислили и в деревню к бабке отправили, у него больше нет никого. Ремеслуха попритихла, но мы не должны терять бдительность – враг не дремлет! Идёт?

– Хорошо… – недоумённо выдавил Венька…

– Одно условие, – сурово отчеканил Генка. – Согласен?

– Какое? – удивился Венька. Он вообще плохо понимал, какое отношение происходящее имеет к его заклятому врагу Генке, которого не однажды бил и от которого получил немало объёмистых синяков. – Какое?

– Лизку… – Генка кивнул в сторону верёвки и помялся, – Лизку не трогай!

– Как – не трогай? – не понял Венька. – Я её никогда не задирал, она же девчонка…

– Вот именно, – вдруг совершенно не идущим ему голосом просто сказал Генка. – Вот именно. Не в том смысле… ну, в общем – она моя, понял…

– Как твоя?!

– Я женюсь на ней…

– Женишься?

– Я видел, как ты тут смотрел на неё! Она, конечно… очень красивая… Если согласен – тогда вечный союз антигитлеровской «калиции», – Генка так произносил это слово.

– И она согласна?

– Ты что, дурак? – беззлобно отпарировал Генка. – Это я так – заранее отшиваю соперников… и потом, мы же живём в одном доме… знаешь, раньше всегда брали жену из своей деревни… А чего далеко ходить – хозяйство рядом, папа-мама…

– Слушай, Генка, а как же ты… – Венька посмотрел ему в лицо, – ты же клялся, что ненавидишь евреев, забыл?

– Опять начинаешь, – с явным сожалением протянул Генка, – я к нему по-хорошему, – стал он жаловаться, обращаясь к соснам, – а он… Я ж тебе сказал: кто старое помянёт…

– Да это я так! – перебил Венька. – Я что? И никак я тут на Лизку не смотрел. Женись. Просто пока меня не было…

– Правильно, – обрадовался Генка…

– А как же Малка? – не слушая, продолжал Венька. – Она ж такой крик поднимет, что Лизка за гоя собралась, что ты сбежишь сразу – все сбегут…

– Ничего, – уверенно набычился Генка. – Поорёт и перестанет – это ей не на рынке. Это она там привыкла – мы её от этих… – он сделал паузу, подыскивая слово вместо «еврейских», но, ничего не найдя, так и пропустил его, – штучек быстро отучим… Руку! – он картинно пожал Веньке руку, повернулся и направился вслед за Лизкой к крыльцу-кабине. – Если что – я рядом! – обернулся он. Венька кивнул головой.

Он стоял всё в той же позе, сильно упёршись затылком в ствол, и какие-то картины плыли перед его видящими совсем другое глазами. Вот орущая Лизкина мать – такое часто бывало во дворе. Её жирный живот колышется так, что, кажется, перетянет маленькую головку, и она немедленно ткнётся ею в землю. Вот Лизка, косившая одним глазом, отчего всегда казалась много взрослее, с подкрашенными губами и нарумяненными щеками, идущая с Генкой под руку. Потом он представлял себя на Генкином месте, но вместо Лизки с ним рядом шла уже Малка, с Лизкиным лицом, и опять этот проклятый живот, обтянутый засаленным платьем, торчал, как свинцовый шар. И запах кухни ударял ему в нос. Он смешивался с приторным ароматом перетрума и керосина. Тошнота подступала к самому яблочку, и кружилась голова. Потом зашипел патефон, и какое-то сладкое танго стало прорываться туманными словами в сознание…

– Тебе что, плохо? – спросил сзади Лизкин голос.