Валя Шопорова - Блейд. Книга 2

Блейд протянул руку и коснулся кончиками пальцев белых листов, что из-за пыли выглядели серыми, провёл по ним, оставляя полосы от своих прикосновений, которые показывали первозданную белоснежность бумаги.

– Вот и всё, – едва слышно прошептал Блейд, вздыхая и прикрывая глаза.

Посидев так несколько секунд, он повернулся в сторону лестницы, смотря туда, наверх таким непонятным взглядом, в стеклянной пустоте которого было намешано столько всего: боль, горечь, нотки жгучей, словно серная кислота, ностальгии…

Эти эмоции были жгучими, но не огненными, они приносили острую боль, но не рвали душу изнутри. И от этого было хуже всего – от эмоций на грани истерики рано или поздно придёт освобождение: когда слёзы закончатся, а душа очистится. От того же, что творилось сейчас между рёбрами блондина, спасения не было – не спасёт ни крик, ни плач. Потому что эти чувства настолько прочно засели внутри, настолько сильно зацепились своими шипами-колючками за ткани лёгких, что избавиться от них можно было бы, лишь вырвав несчастный орган дыхания, который и так каждый день травили никотином и смолой. Блейд бы и не был против того, чтобы провести ампутацию части себя, да вот только где найти того хирурга, что проводит такие операции?…

Вздохнув, Блейд встал и пошёл к лестнице, медленно поднялся на второй этаж, отмечая, что начали скрипеть ступени. Оказавшись на втором этаже, парень несколько минут стоял, смотря во мрак, ощущая себя частью этой пропыленной, бездыханной и мёртвой темноты.

По правую руку от него была дверь в ванную комнату. Чуть дальше его спальня, в которую блондин не испытывал совершенно никакого желания заходить сейчас. И, по левую руку, спальня Майкла. Бывшая спальня.

Лёгкие сжала своим стальным кулаком горечь и безнадёжность, уродливая слабость перед лицом времени, которое ему было не повернуть назад, и жизни, которую Блейд не мог переписать и вычеркнуть из неё страшные отрезки. Он ничего уже не мог изменить. Он не мог вообще ничего – только разглядывать в бессилие предметы, которые когда-то были частью их с братом жизни, а теперь стали лишь пылесборниками.

Подойдя к двери, Блейд положил ладонь на ручку и, мягко надавив, открыл дверь. В бывшей спальне Майкла, как и во всём остальном доме, была темнота.

Оставив дверь открытой – запираться не было никакого смысла – блондин медленно подошёл к столу, на котором продолжал стоять компьютер и лежали оставленные уже покойным владельцем предметы для рисования. На тумбочке стоял стакан, который Майкл бросил, не успев выпить лекарства и бросаясь за братом в надежде узнать правду…

Сердце болезненно сжалось от этих воспоминаний, от мыслей о тех далёких днях. Между ними и настоящим днём была целая пропасть, кишащая тёмными сущностями, что только и ждут, как бы ухватить заблудившегося и наивного, верящего в лучшее прохожего и высосать из него всю жизнь до последней капли. Целовать его в синеющие уста, пока они не станут холодными, как лёд. Обнимать его нежно и ломать ему кости, разрывая их острыми обломками внутренности и прорывая кожу…

Эти тёмные сущности были похожими на дым, но холодными, как тысячи мертвецов. Они сладко пели, но смертоносно кусали и пили жизнь до последней капли. Они были прекрасны, но при прямом взгляде на них могло остановиться сердце. Они были…

Они были тем, что заняло место души в теле Блейда, в его груди. И самым страшным в них было то, что парню было уютно с ними. Он не пытался оказать им сопротивление, но и не кормил их свежей кровью и плотью так часто и в том виде, в котором им того хотелось. Смерть перестала быть его хобби и стала профессией. Она стала его работой. И в ней он был начальником. А начальникам не пристало марать руки грязной работой.

Блейд стёр пыль с экрана компьютера. Порыва разобрать рисунки Майкла, посмотреть на них не было. Наверное, это могло быть слишком болезненным. Слишком больно держать в руках нечто, что, можно сказать, было частью твоего близкого, ведь рисунок, как и любое творчество, является самой прекрасной и искренней частью души, которую человек отрывает от себя, чтобы поделиться с другими. Больно и бессмысленно…

Проведя по краю стола кончиками пальцев, Блейд коснулся ручки на верхнем его ящике, отнял их от прохладного материала и вновь положил, сжал, потянул на себя. Первые секунды две в недрах ящика ничего не угадывалось, но затем…

Блондин разглядел во мраке фото-рамку и само фото, обрамленное ею. Фото, на котором они были вместе: улыбались, обнимались, выглядели такими счастливыми. Блейд нахмурился и взял рамку, вглядываясь в их лица. Он не мог вспомнить того дня, когда было сделано данное фото, память подсказала лишь то, что, кажется, ему на тот момент было года двадцать два или двадцать три, а Майклу, соответственно, пятнадцать или шестнадцать. Тогда до трагедии было ещё так далеко – целых три или четыре года. А сейчас трагедия уже стала почти старой историей – между ней и настоящим моментом были тоже целых четыре года. Какая ирония…