Валерий Залотуха: Отец мой шахтер (сборник)

Силы оставили Печенкина, окончательно оставили, и, чтобы не рухнуть здесь же, он успел сделать пару шагов и упал на кровать. Железная сетка страшно заскрипела под ним, загудела ржавыми волнами и долго успокаивалась. Потом все стихло.

Владимир Иванович попытался улыбнуться, но это ему не удалось. Хотел что-то сказать, но тоже не получилось. И тогда он опустил руку, как это иногда делают, когда едут в поезде в одном купе двое: один на верхней полке, другой – на нижней, и тот, кто лежит на верхней, опускает руку, а тот, кто лежит на нижней, своей рукой дотрагивается до нее.

Никто не дотронулся.

Владимир Иванович вспомнил вдруг мучивший его все последнее время вопрос, спросил:

– Какое сегодня число, не знаешь? – И, не дожидаясь ответа, подытожил: – Никто не знает… Но вот что интересно! – воскликнул он. – Раньше думалось: будут людям хорошо платить – будут хорошо работать… Ни фига!

Никто эту мысль не оспорил и никто не поддержал…

– Мы не белые, мы не красные, мы придонские! – выкрикнул Печенкин, подгибая под себя ноги и втягивая голову в плечи, а руки его при этом тянули на себя алый стяг. – Работать… это… дело… мешает… – проговорил он, с трудом выдавливая из себя последние слова, с головой заворачиваясь в красное, прячась от всех, окукливаясь.

За окном серело – то ли утро было, то ли вечер…

То ли весна стояла, то ли осень…

То ли жизнь, то ли уже не жизнь.

1999

Издавна и, похоже, неискоренимо в литературных журналах существует традиция – составлять первую (в ежемесячниках – январскую) книжку с особым тщанием. В частности, печатать в ней сочинение (желательно – роман) либо писателя широко известного и харизматичного, либо, так сказать, нового Гоголя. «Великий поход за освобождение Индии» был опубликован в № 1 «Нового мира» за 1995 год.

Странная фамилия Залотуха (опечатка, что ли?) не говорила мне (тогда занимавшемуся современной словесностью довольно плотно) ровным счетом ничего. Полагаю, что большинству моих коллег тоже. Пишу «большинству», поскольку в принципе допускаю, что кто-то из литературных критиков не только азартно смотрел современное российское кино, но и запомнил фамилию сценариста (не режиссера и не актера!) фильмов «Садовник» (1987), «После войны – мир» (1988), «Это мы, Господи!» (1990), «Танк “Клим Ворошилов – 2”» (1990), «Макаров» (1993). Я же до кинематографа никогда охотником не был. Немногим раньше слышал я, как перекидывались шутками по поводу «Макарова» кинообозреватели газеты «Сегодня» (сидели сотрудники отдела «Искусство» в одной комнатушке, что называется, друг у друга на головах), но никак впервые читаемый «Великий поход…» с этими разговорами не связывал. Хотя привкус «важнейшего из искусств» почувствовал в первых же строках.

Нет, не был я идеальным адресатом «Великого похода…». Слишком «киношно», слишком небрежно, слишком много всякой всячины понаворочено… Но чем дальше я продвигался по тексту, а лихие казаки по фантастической Индии, тем больше брало за душу странное повествование, поначалу казавшееся еще одним коммерческим проектом. И хотя, добравшись до финала, я преисполнился глубокой симпатией к прежде неведомому сочинителю, первоначальное чувство скептического раздражения оставило меня не вполне. Что и сказалось в тексте тогдашней моей рецензии. Вот что было написано в январе 1995 года:

По всем законам, канонам и резонам предприятие Валерия Залотухи должно было ухнуться, хряпнуться и накрыться медным тазом. Так случилось со всеми умниками, что старательно мечтали о крутых бестселлерах и аккуратно выдавали эти мечты за литературные факты. А Залотуха взял да и сделал из подручного материала если не бестселлер, то что-то похожее.

Главное, что я почему-то угадал (сам не вполне понимая, что говорю), – формула взял да и сделал , определившая жизненную стратегию Залотухи. То, что много лет назад могло мниться легкомыслием, оказалось бесстрашием художника. Ровно тем бесстрашием, которое уже позволило осуществиться повести «Макаров». (Увы, не знал я в 1995 году пророческой – ох, для многих – истории поэта, одновременно соблазненного и устрашенного «прекрасным новым миром».) Ровно тем сочетанием смелости и своего рода упрямства, что позднее обусловило появление «Мусульманина», «Последнего коммуниста», «Свечки». Взял да и сделал.

Вспомним, сколько по-настоящему хороших (как бы они ни заблуждались, безобразничали, грешили) людей описано в сочинениях Залотухи. Явно больше, чем дурных. Разве не раскаивается в затянувшихся беспутствах герой повести «Отец»? Разве не стремится он всей душой помочь юнцу, которого принимает за сына? Разве не грезит этот шпаненок о человеческой – нормальной – жизни? Разве не являет в конце концов буквально былинный героизм комический экипаж танка «Клим Ворошилов – 2»? Разве не симпатичны многие (да почти все!) персонажи повести «Платки»? (Ага, почти как их недальние соседи из «Мусульманина», что раньше или позже разобрались бы с бусурманским праведником. Сделав палачом «почти уверовавшего» офицера-афганца, Залотуха, разумеется, решал много задач. Но, кроме прочего, этим сюжетным ходом он не допустил до греха душевно искалеченных мужиков и баб. Хороших – при всех их «качествах» – людей, что остались бы таковыми и угробив Колю Иванова.) Разве не хорошего жаждут отец и сын Печенкины – герои истории о том, как теоретически обоснованное отцеубийство привело к «случайному» сюжетно, но совершенно закономерному по сути сыноубийству? Это «Последний коммунист», содержание которого, наголову круша обманку названия, напоминает неизбывную мудрость старой поговорки: последняя только у попа жена. Куда ни кинь (вплоть до «Свечки»), всюду хорошие люди и чудовищная, больная, расчеловеченная жизнь.