Алексей Пшенов - Собачье счастье

– Ты все-таки осторожней шагай, а то так можно и штаны порвать.

Стоявшая рядом Катя тут же отошла в сторону и, трижды постучав по монументальному стволу вековой реликтовой сосны, сплюнула через левое плечо.

C этого момента Тимофей Батырев стал регулярно приезжать на майские и ноябрьские праздники в Москву, а следом за ним объявились и молчавшие по его суровому приказу мать и братья. Железный Батя помогал всем. Он регулярно высылал родителям увесистые посылки с продуктами, приобретал невесткам по спискам необходимые вещи, устраивал в институты племянников, племянниц и каких-то совсем уж неведомых ему родственников. Эта уверенная и беспечная жизнь прервалась с приходом к власти всесильного главы лубянского ведомства, занявшегося восстановлением социальной справедливости и обратившего пристальное внимание на живущий явно не по средствам обособленный мир советской торговли. В Москве директора торгов, баз и крупных магазинов один за другим стали перебираться из своих просторных кабинетов в тесные камеры Лефортовского следственного изолятора. Железный Батя, за двадцать лет работы превративший свой «Гастроном» в предприятие образцового обслуживания и установивший в нем почти военную дисциплину, не очень беспокоился по поводу идущей по Москве беспрецедентной зачистки. Он не вел никакой хитрой двойной бухгалтерии, все держал в уме, лично контролировал весь левый доход, получаемый за счет норм естественной убыли и пересортицы, и собственноручно раскладывал по конвертам еженедельную «премию» всех работников магазина, включая грузчиков и уборщиц. Не забывал Батя и регулярно отчислять изрядные суммы вышестоящему начальству из торга и различным проверяющим организациям. Такая жесткая система личного контроля страховала директора от какой-либо неуправляемой самодеятельности со стороны подчиненных, а с рядовых сотрудников снимала большую долю ответственности в случае каких-либо проколов. По приказу Бати приносившая практически всю «левую» прибыль выносная лотошная торговля была на несколько месяцев свернута, и прошедший в магазине ряд неожиданных дотошных ревизий, никаких серьезных нарушений не выявил. Батя уже облегченно вздохнул, решив, что все обошлось, как вдруг одна, смертельно на него обиженная и перепуганная все еще продолжающимися в торге арестами, многодетная сотрудница отдела заказов после работы отправилась не домой, а в районный отдел БХСС, где попросила оформить ей явку с повинной.

Дмитрия Батырева демонстративно арестовали на следующее утро прямо около дома, на глазах у соседей. Оказавшись в неуютном казенном кабинете и столкнувшись там лицом к лицу с дрожащей от страха подчиненной, он все понял и, неожиданно для самого себя, пойдя на поводу у молодого напористого следователя, стал давать признательные показания. Однако уже через пару часов Батя одумался, от всех своих слов отказался и заявил, что его нагло и бессовестно оклеветали.

– Поздно, Батырев, – усмехнулся следователь, захлопывая пока еще тонкую бумажную папку с двумя протоколами. – Теперь отказ и дальнейшее запирательство только усугубят вашу вину.

Несмотря на предупреждение, с этого момента Батя ушел в глухой отказ и поступил правильно потому, что другие раскаявшиеся грешники вроде Соколова, Амбарцумяна и Алешина, словно по экспресс-почте, получили стандартные, торопливо исполненные расстрельные приговоры. Те же, кто настырно изматывали следователей своим упорным отрицанием очевидных фактов и сумели, пережив двух генсков, дотянуть до перестройки остались живы, хотя и получили немалые сроки. Так и не признав своей вины за три года нудного и противного, словно недоваренный комкастый кисель следствия, Дмитрий Батырев получил двенадцать лет с конфискацией и отправился на лесоповал в глухую Вологодскую тайгу. На зоне он, сидевший до этого в спокойной трехместной камере с такими же расхитителями социалистической собственности, сразу попал под жесткий прессинг со стороны блатных, вполне резонно решивших, что у осужденного барыги должны остаться на воле какие-нибудь заначки. Батырев держался стоически, за что и здесь умудрился получить прозвище Железный Батя, а вскоре в зону пришла малява, из которой следовало, что и в воровском мире у него ещё остались сильные и влиятельные знакомые. Батю оставили в покое, и он девять лет угрюмо валил лес, ни с кем особо не корешась, но и не сильно отдаляясь от народа. В начале девяностых, когда развалилась страна, а вместе с ней и социалистическая экономика, Батя послал в Министерство юстиции письмо с просьбой о пересмотре дела. Через три месяца его вызвал начальник колонии и, собственноручно передав ему присланный из Москвы отказ, предложил написать прошение об условно-досрочном освобождении.