Виктор Кустов - Провинициалы. Книга 1. Одиночное плавание

– Видно, сорвало… Только не признаю, чья… – со свистом вдыхая воздух, произнес Петруха-рыбак и надрывно закашлялся.

– Достать надо бы, – произнес кто-то из мужиков. – Расстроится хозяин…

– Оно точно, – оглянулся Иван и спросил Сурика: – Дед, багор-то у тебя есть?

– А как жа… – Тот поднялся со скамеечки, пробежал, шустро переставляя худые ноги в больших валенках в свой двор, вернулся, с трудом удерживая на весу длинный неровный шест, на конец которого был надет ржавый железный крюк. – А как жа, у реки и без багра… А бревно пойдет как…

– Давай.

Иван Жовнер перехватил багор, подкинул, поймал другой рукой, прикидывая, как ловчее его держать, и стал спускаться к воде.

– Вань, один не вытянешь, я помогу…– Прыгнул следом с берега Степан Ермаков, зять деда Сурика, живущий на другом краю, в леспромхозовском доме, и специально пришедший посмотреть ледоход и «раздавить» с дедом по этому поводу чекушку. Правда, чекушку они выпили, не дождавшись начала ледохода, и теперь Степан маялся, виноватясь за свою нетерпеливость и понимая, что исправить положение можно только, отметив настоящее событие новой чекушкой.

Он заскользил по глине и, если бы не Иван, так и укатил бы в реку, но тот вовремя выставил багор, и Степан обхватил шест, остановился, стараясь удержать равновесие.

– Вдвоем не справятся, – сипло сказал Петруха-рыбак. – Я б помог…

– Да чего уж, помогём…– Однорукий Николай Касиков (потерял левую еще в финскую, но в войну партизанил где-то под Витебском), осторожно ставя начищенные сапоги и умудряясь их не запачкать, спустился, встал так, чтобы можно было правой рукой перехватить шест – Бронька! А ты что багор зажал… Давай, тащи, не жмоть, одним не смогём…

Бронька Сопко, сосед деда Сурика, мордатый крепыш (служивший полгода в полицаях, вместе с батькой, расстрелянным потом, отсидел четыре года, считался теперь инвалидом и нигде не работал), кинулся в свое подворье. Старая Сопчиха, слышно было, не хотела давать багор, но он все-таки добился, принес хорошо слаженный, на белом ровном и легком шесте, острый, отбивающий солнце (не то что дедов), и, торопясь, оскальзываясь (лодка была уже совсем рядом), спустился к ним.

– Можа, еще помочь кому? – крикнул сверху кто-то из мужиков, но Иван махнул рукой, приглядываясь к уже побитой льдом и, может, совсем не стоящей того, чтобы доставать, лодке.

– Мешаться только…

Пройдя несколько шагов вперед, сказал Броньке, не выпускающему из рук свой багор:

– Я зацеплю с носа, а ты корму… Степан, подмогнёшь ему, а ты, Николай, ко мне иди…

Касиков подбежал в самый раз. Иван уже багор накинул, потянул, и помощь пришлась как раз кстати, тем более, что у Касикова хоть одна рука, но по силе что две любого из мужиков, – нос лодки так и рванулся к берегу, а Бронька со Степаном промедлили, завозились, затоптались на скользком берегу, и как Броньку его же багром скинуло в воду – никто не заметил, только и увидели, как тот выпученными глазами хлопал, на берег вылезая, да Сопчихин голос услыхали.

(Вот ведьма, и как увидела-то со двора?..) Но Иван уже отвлекаться не стал, крикнул Степану, чтобы тот помощничка вытаскивал, а сам на ладони сплюнул, Касикову приналечь велел, вдвоем поднатужились, рванули да и скинули лодку со льда в воду, а потом и к берегу подтащили, а тут Петька Дадон со своими дружками наскочил, – тем силушку девать некуда, – на руках ее к остальным лодкам и вынесли.

– Однако, Пантюхина это лодка, – просипел Петруха-рыбак.

Пантюха, или Пантелей Смирнов, был бобылем, появился в городе после войны неизвестно откуда и по какой причине. Был он молчалив и нелюдим. Жил на самом конце приречной улицы, и за его домом сразу начиналось старое кладбище, на котором он работал сторожем. Пацаны его побаивались и, бегая в орешник, начинавшийся сразу за кладбищем, дом обходили.

За орешником шли покосные луга, но говорили, что скоро уже и там начнут выделять участки, и тогда малая сторона города догонит большую, на которой, аккурат напротив кладбища, недавно выросли мебельная фабрика и поселок из двухэтажных кирпичных домов.

Туда же перенесли из центра базар, и Пантюха в воскресные дни на своей лодчонке перевозил баб, укорачивающих путь до базара и с него на добрых пару-тройку километров.

Бронька Сопко, мокрый, измазанный в глине по самую макушку, наконец поднялся на берег, побежал, выставив вперед такой же измазанный багор, в свой двор, и оттуда разнесся басистый голос Сопчихи, возвещавший, что Броньке досталось на орехи и за багор, и за купание…