Мария Козимирова - Следы. Рассказы

1942 г зима

Компания собралась, человек сорок девушек, и столько же парней. Это только мы, иркутяне. Уезжали мы далеко и надолго. Уезжали по вербовке на обработку какой-то огромной рыбы. И такую большую и красивую рыбину держала на вытянутых руках румяная девушка на плакате. По этой причине мы должны были пройти весь медосмотр. Раз надо, так надо, без проблем. А что входит в этот ритуал, многие не знали. На нас в одежде-то без слёз нельзя было смотреть, а там в больнице раздеваться надо. Как-то страшновато. Лично я сроду нигде не была, кроме школьного медкабинета, где нам ставили прививки. Бегали мы по больницам и кабинетам все вперемешку, терпеливо сидели в очереди. Вызывали сразу по три человека. Три парня, потом, три девушки. Все шло нормально. Сразу-то такую ораву не пересмотришь, так однажды нас разделили. Женскую половину посадили к отдельному кабинету. Видимо, чтобы скорее дело шло. Читать, что там на дверях написано, мне лично было ни к чему. Всё равно слова все незнакомые. Все сидели и тихонько знакомились. Нам же вместе ехать. Со мной, с одной стороны, сидела маленькая чернявая хохотушка, с другой, крупная, с толстой косой красивая, круглолицая девушка. Она сидела прямо, молча. Сидим, спокойно общаемся, знакомимся. Маша, моя тёзка – иркутянка. Лилия, девушка с косой тоже живет недавно здесь, но она ленинградка, родилась на Литейном проспекте. А мама у неё финка. И сама Лиля выглядела как-то, в отличие от нас, более культурной, что ли, не похожей на других. Пока суть да дело, подошла наша очередь. В кабинет вошли втроем. Кабинет большой. У стола женщина врач, в повязке, стоя к нам спиной отдаёт команды грубым, усталым голосом: – За ширму! Раздевайтесь. Медсестра, сидя в торце стола, приготовилась писать, показывает рукой, мол, поживее… Мы старательно стаскиваем с себя платьишки, рубашки, лифчики. Не глядя друг на друга, путаясь в собственных вещах, даже не заметили, как быстро вернулась Маша. – Следующий… Я выхожу из-за ширмы. Стою, жду. Посреди кабинета стоит какое-то блестящее сооружение. Не глядя на меня врач велит: – Ложитесь на кресло. Соображаю, влезла. Руками грудь прикрываю. Сижу, дрожу от страха, что же будет? – Замужем? – Нет. – Рожала? – Так я ж не замужем. – Половой контакт имела? Что-то поняла. Стыдно до слёз. – Нет.

Врач подходит к креслу. Сижу на краешке, руки на груди, в трусах. Женщина снимает маску и улыбается: – Ты что, в первый раз? Трусы-то снять надо. Я как тебя смотреть буду? Господи, сидя не могу трусы стянуть. Врач ждет.

За что такая мука? Хоть плачь… – Не бойся, я тихонько, ваточкой только мазочек возьму, – голос врачихи смягчился. Пока я задом наперед, с трусами в руках, корячусь с этого кресла, из-за ширмы выплыла, прикрывая груди, в голубых трусах до колен, как и у меня, финка наша, Лиля. Спокойная, красивая, прямо Венера Милосская. Врач с сестрой откровенно хохочут. – Боже мой, еще одна… быстренько, трусы сняла и на кресло! – Не имеете права… – Это какого права я не имею? – Это насилие. – Да не собираюсь я тебя насиловать, посмотрю только. Лилька, наконец, снимает свои голубые до коленок трусы и пытается взобраться на это блестящее сооружение. Вопросы стандартные: – Замужем? – Какое Ваше дело? – Господи… рожала? – Вы видите во мне дурочку? – Ну, хотя бы с мужчиной спала? – Как Вам не стыдно… это оскорбление… Врач веселым голосом: – Поговори ещё… вот возьму зеркало…

Я за ширмой трясущимися руками натягиваю свою нижнюю одежду. Появляется Лиля, тоже с трусами в руках. Помогая друг другу застегнуть пуговицы на лифчиках. Одетые, направляемся к двери. Врач подходит к нам и тихо по-матерински говорит: – Девочки, куда вы едете, будьте осторожны. До сих пор помню тот усталый грубоватый голос.

1950 год.

Апрель

Сейчас идет фильм «Штрафбат». Сама я его не смотрю, как и все фильмы о войне, о любой войне. Тогда мы жили в Иркутске, в бараке с полуподвалом.

В небольшой комнате ютилось восемь. Наш барак стоял при дороге по улице Рабочего-штаба. За городом в неё вливались два тракта: Александровский и Иркутский. Война шла к концу. Мы это твердо знали после Сталинградской победы. В эти годы на фронте был уже дефицит бойцов. Даже наши мальчишки-одноклассники уходили на фронт добровольцами. Поэтому открыли лагеря. У нас-то их было немерено, особенно сажали по 56 статье, политической. Много было и воров, и мошенников всякого рода, и убийц, и ещё, как говорили, «невинно осужденных». Из них и состояли штрафные батальоны. Их и гнали по нашей улице при охране по ночам на вокзал. Мы об этом знали и смотрели потихоньку. Их сразу из вагонов и на фронт, под пули и танки. Понятно, здоровые мужики сидят, хлеб едят, а дети голодуют. Ночь. Все спят. Один раз, проснулась я (на ведерко), слышу шепот: «Господи, помилуй, спаси и сохрани…»