Анатолий Агарков - Камо грядеши

«Хлюзда» на участке я не приметил. Представил Ляльку в его объятиях и почувствовал слезы на щеках. Вспомнился недавний ее звонок:

– Мыгра, я плачу.

– Значит, не я один….

Говорят, что Бог не подвергнет тебя испытанию, которое ты не смог бы вынести. Но в таком случае встает вопрос – а зачем Бог вообще заставляет человека страдать?

Говорят, время лечит. Но это неправда. Время уходит, а боль не проходит – боль никогда не пройдет….

Закрыл глаза и увидел Ляльку. Вспомнил волосы, губы, тонкий запах ее духов…

Внезапно почувствовал укол в левой половине груди, онемение рук – наверное, приступ. Боже, у меня сейчас будет сердечный приступ – в двадцать-то восемь лет! Попытался сосредоточиться на чем-то, чтобы забыть о боли – вдох-выдох. Встал, присел – вдох-выдох. Наклонился – вдох-выдох. Мельницу руками – вдох-выдох….

Постепенно боль отступила. Только руки словно чужие.

И я совершенно не удивился, когда не ощутил биения сердца.

Легче стало по дороге домой. Боли пропали. Все мысли, ночью промчавшиеся сквозь мою душу и, казалось, ископытившие ее совсем, вдруг стали источником тонкого наслаждения. Печаль, охватившая, была сладка, и я уже опасался, что она уйдет. Такое сожаление испытываешь, когда стоишь под безукоризненно синим небом в прекрасный летний день, полностью забыв о благополучии всех на свете кроме себя любимого, и осознаёшь, что никогда уже не познаешь такого счастья.

Дома, перекусив, улегся на диван и уставился в потолок, изучая его побелку – после ремонта уже померкшую. Сон не шел. Я как раз решал – помечтать на тему «душа просит праздника» или включить телевизор, когда постучали.

– Да-да! – крикнул, не потрудившись встать, – войдите.

Дверь распахнулась. На пороге стоял молодой красавЕц кавказской наружности. Номинально он был мой сосед – кажется, его звали Эдик. Он недавно демобилизовался и учился в милицейской школе, куда дядя его пристроил – большая шишка по этой части. Минувшую ночь курсант, должно быть, не спал – намекали на это небритые скулы, припухшие покрасневшие глаза и запах загула, который, словно мошкара, витал вокруг его чела. Аромат еще тот!

– Чего, спишь, что ли? – спросил, подозрительно оглядывая комнату. – Разбудил? Ну, извини. Бабу хочешь? Вчера на рейде прихватили – расстаться не можем.

Увидел трико на спинке стула – цапнул:

– Можно одену? Видишь?

Кивнул на бриджи форменные свои – они были мокры.

Мелькнула мысль, которую не осмелюсь озвучить – она-то и повела к соседу.

Девица была незнакома и гораздо страшнее ночного кошмара – в солдатской майке на босо тело. От вида ее стало смешно.

– Вера, знакомься – сосед Анатолий. Дашь ему?

– Хорошему человеку разве жалко. Купишь пузырь?

Эдик в моем трико изогнулся лакеем:

– Я сгоняю, а вы пока тут….

Взгляд его жаждал денег.

– Без меня, – сказал я.

В его глазах мелькнул испуг, но тут же был прихлопнут ресницами.

– Дай взаймы.

– Деньги, сосед – самое главное зло на земле.

– Легко говорить, когда они есть.

– Отцепись от него, – вздохнула девица. – Анатолий не такой придурок.

В соседе взыграла кавказская кровь:

– Эй, женщина! Будь осторожней в словах.

А в девице застарелая ненависть проститутки к халявщику от закона:

– А ты…. Это гораздо хуже, чем струсить. Ты рехнулся! Трудно, наверное, быть дебилом?

Мне еще разнимать их придется!

– Я, пожалуй, пойду – не хочется блевать посреди вашего праздника. Отрепетирую серьезное выражение лица и на работу. А вы – чтоб без драки тут.

Денег я им все-таки дал и действительно пошел на работу.

Гена Шабуров удивленно уставился на меня, явно приняв за идиота:

– Еще один, мечтающий обустроить страну? Вот поменьше бы таких, и она не нуждалась ни в каких переделках – все планы партии выполнялись досрочно.

– Диалектик?

– Нет, пострадавший. Все, пытавшиеся обустроить жизнь, кончали тем, что она обустраивала их сама….

В мире, где происходит то, что не должно происходить, часто произносишь слова с противоположным смыслом. Я и сказал:

– А я уверен: каждый становится собою не по воле случая – нет, лишь подлинное содержание составляет его суть. И если выбора нет в настоящем, значит, в прошлом был сделан неправильный выбор.

То ли понял Шабуров меня, то ли нет – взгляд отвел, когда говорил:

– Может, вспомним, наконец, что мы не студенты и начнем вкалывать? Как в вас вдолбить, товарищи мастера, одну-разъединственную мысль – план превыше всего!