Мария Метлицкая - Приезжие

Лагутин запомнил ее накануне смерти – в больницу он пришел в семь вечера, мама долго и подробно расспрашивала его обо всем – что едят, как справляются с хозяйством, что в школе. Он помнил, как она беспокоилась за отца – кажется, больше, чем за сына. Или ему казалось?

Он ушел в полдевятого, когда строгая медсестра его погнала – посещения закрывались. И никакого предчувствия не было. Абсолютно. Нет, он, конечно, видел, как мать плохо выглядит, как она похудела и почти ничего не ест. Он видел, как быстро она устает. Но плохого предчувствия не было – он даже сходил в кино с другом Вовкой.

А наутро позвонили из больницы.

Он помнил, что ничего не понял: что, как? Как это – мамы нет? Нет совсем? Нет, такого не может быть. Она же только что еще была – еще вчера была! Живая, даже веселая – смеялась над его шутками, учила жарить котлеты – сначала большой огонь, чтобы схватились, а уж потом поменьше, чтобы дошли.

Они говорили даже про лето, про отпуск – да-да! Мечтали поехать к морю, как всегда. Это он завел разговор, а мама поддержала.

И вот – ее нет? Навсегда?

Он замер, стоял у окна. Сколько стоял – час, два? Три?

Вздрогнул, когда услышал голос отца. Нет, сначала хлопнула входная дверь, а потом отец выкрикнул:

– Лешка! Ты дома?

Он не ответил. Рот открыл, попытался отозваться, но голоса не было – вырвался хрип, клокотанье какое-то птичье.

Отец разделся и зашел в комнату:

– Ты что? Не слышишь?

Лагутин посмотрел на него, и тогда отец понял. Сел на стул, обхватил голову руками и завыл – страшно завыл, по-волчьи. Вот тут Лагутин и пришел в себя – бросился к отцу и закричал.

Они обнялись, два человека, тонущих в своем горе, не понимающих, как им жить дальше. Как вообще – жить?

Лагутин не понимал долго. А отец понял довольно быстро – всего-то через полгода женился на этой Полине.

В шестнадцать лет Лагутин остался один – ни матери, ни отца. Сирота. Да ничего, справился. Всему научился – точнее, жизнь научила. Но как же было тоскливо! И еще – страшно.

Как это вообще могло быть, по-прежнему недоумевал он. Еще вчера, ну хорошо, не вчера, а полгода назад, была семья. Семья из трех человек. А сейчас? Мамы нет. Да и отца, собственно, нет. И он, Леша Лагутин, остался один на всем белом свете.

Он помнил, как не хотел, не желал слушать торопливые и неловкие оправдания отца: «Не могу один, не могу без женщины, не могу без мамы». Какой бред! А он, Лагутин, привык быть один? Привык сам себе стирать, готовить, молчать дни напролет – да просто потому, что не с кем было перемолвиться словом.

Как мог отец оставить его так быстро, не дав привыкнуть к тому, что нет мамы? Хотя разве можно к такому привыкнуть?

Оказалось, что можно. Правда, прошло лет десять, прежде чем он до конца осознал, что произошло. А привык ли? Вряд ли.

По прошествии времени отношения с отцом восстановились, и он – редко, совсем редко, раза два в год, на дни рождения отца и его новой жены, – даже приходил к нему домой. И во время этих встреч все никак не мог поверить, что это его отец клеит обои, шинкует на засолку капусту, бурно радуясь ее сочности, правит на даче жены забор. Бедная мама – она-то наивно считала, что он ничего не умеет.

А Полина эта Сергеевна молодец! Простая такая с виду, а как запрягла! Как перегнула через колено! Браво, бис! Все, что не удалось матери, удалось ей, этой скромной домохозяйке.

Впрочем, пусть живут как хотят. Какое ему дело?

А жили они, судя по всему, хорошо. Только недолго, увы. Через пять лет Полина Сергеевна, кровь с молоком, скоропостижно скончалась. Как же отец тогда убивался! Ей-богу, в сто раз сильнее, чем по первой жене. Лагутин тогда обалдел: нет, все понятно – жена. Но прожил он с ней гораздо меньше, чем с мамой! А с мамой вся молодость, общий ребенок. Не странно ли? Да все понятно – отцовский эгоизм. За себя испугался. Он снова остался один. Но кумушки на поминках шушукались: «Хороший этот Петр мужик! Найдет себе женщину, куда денется». На поминках Лагутину поскорее хотелось свалить – отец быстро напился и принялся плакать. Сына не отпускал и все причитал:

– Как жить теперь, Леша? Как жить?

Лагутин тогда не сдержался – неправ был, но нервы сдали:

– Да женишься, пап! У тебя ж это быстро!

Навсегда он запомнил взгляд отца после этих слов – тяжелый, мутный, злой. Чужой. Совсем чужой человек.

Коротко бросил:

– Не простил, значит!

И скоро отец объявился, вернулся домой как ни в чем не бывало – в квартиру жены Полины въехала ее дочь от первого брака. Вместе они не ужились, что и следовало ожидать. Кому он нужен, этот чужой дядька?