Михаил Ефимов - Отрывки из жизни внутри музея (сборник)

Собрав восьмой ярус, нам удалось привязать вышку к какой-то детали барельефа почти под крышей Собора. Но лично нам это как мёртвому припарка, зато потом стекольщики могли работать спокойно и не трясущимися руками.

Когда мы слезли, я спросил у Вадика:

– Слушай, как это ты так хорошо держался, спокойно ходил по не ограждённому полику, ещё и песни орал, неужели не страшно? Перед девушками, наверное, рисовался?

– Конечно, страшно, – тихо ответил Вадим. – Ты думаешь, зачем я песню-то орал? Она и помогает от страха. А то, что ноги трясутся и по спине текут струйки холодного пота, так этого никто не замечает. Ну и, конечно, не без девочек обошлось! – уже во весь голос прогремел он так, что эти девочки наверняка услышали.

После обеда мы пришли разбирать наше сооружение. Стекольщики свою работу закончили, уступив нам место под куполом. Но вот Вадима с нами не оказалось, его направили на другую работу, поэтому на вышку полез я. Забравшись на самый верх, я посмотрел вниз – казалось, что люди размером с игрушечных солдатиков, что-то там суетились, посматривали вверх. Пока удавалось держать страх в кулаке. Первым делом пришлось развязать верёвки крепления вышки к стене, и она сразу начала качаться. Казалось, что амплитуда всё увеличивается, появилась уверенность, что вышка сейчас раскачается ещё больше и рухнет. Глаза сами стали искать, за что в таком случае зацепиться и висеть, пока не снимут. А мозг тут же успокаивал: такого произойти не может, не первый раз собираем, я хожу осторожно, не раскачиваю, что может случиться. Но уверенность не слушала доводы мозга. И на пике этой борьбы я начал разбирать вышку. Косые и прямые штанги я снял, ещё ходя по полику в полный рост. Но когда надо было снимать боковины, к которым штанги и крепились, мои ноги, не слушая приказы мозга, сами начали сгибаться, кулак разжался и страх вылетел на волю. От одной боковины к другой я шёл или, скорее, передвигался гусиным шагом, почти на четвереньках. Было очень стыдно, несколько раз я пытался заставить себя выпрямиться. Но усилия воли хватало только наполовину, после этого ноги опять сгибались, по спине текли ручейки холодного пота, а проклятая уверенность нашёптывала, что вышка сейчас будет падать.

– Эй, Мишка, чего, страшно? – смеялись внизу. – Ты чего ползаешь по полику?

– А ты сам залезь, снизу, конечно, выглядит не страшно! – проорал я со злостью.

Честно говоря, злость была не на ребят, а на себя за трусость. «Встать, сволочь!» – крикнул я мысленно. Сжав зубы, я выпрямился полностью на пару секунд.

– Хо-па! – Ударил каблуками рабочих ботинок по полику.

Ну, вроде сам себе показал, что могу. Снизу засмеялись. Но через три секунды ноги опять возвратились в исходное положение древнего примата.

Вот наконец все ограждения сняты, я один стою на маленьком полике, держаться не за что, вышка раскачивается и скручивается подо мной винтом. Переваливаясь, как гусь, я подполз к люку и с облегчением нырнул вниз. После восьмого яруса всё, что ниже, кажется уже не таким страшным. Седьмой и шестой ярусы я ещё прошёл на полусогнутых, каждый раз выпрямляясь всё больше, как будто постепенно эволюционировал в человека прямоходящего. А вот пятый мне показался совсем не высоким, почти как на земле, хотя вначале, когда мы его собирали, было страшно уже на нём – вот и теория относительности.

Последние два-три яруса я уже прыгал, как горный козел, по полику и с гомерическим смехом раскачивал остатки вышки, от ужаса не осталось и следа.

Спрыгнув на пол и ощутив под собой твёрдую землю, я получил ещё ряд необычных ощущений, сродни космонавту, после полёта ступившему на землю. Меня немного покачивало, и была какая-то эйфория, да и смотреть на предметы не сверху было необычно. Всё прошло по дороге в «обоз». А там нас с Вадиком, как двух героев, отпустили с миром домой.

Наверняка мало кто из посетителей смотрит, как и на чём висят картины, да и вообще как они туда попадают. Ну, висят, и всё. Многие, редко посещающие музей или просто не очень внимательные, считают, что картины висят там всегда, что на них вековая, ещё царская пыль, и отпечатки пальцев великих людей позапрошлого века. Но как бы не так. Во-первых, при царе картины висели совсем по-другому, была так называемая ковровая развеска. То есть от самого потолка и почти до пола, «камень не кинешь». Царь старался показать всё, что у него есть. Да и вообще весь блеск и богатство Эрмитажа были рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление и даже подавить воображение и волю смотрящего. Ведь какое впечатление сложится у иноземца от дворца, такое будет впечатление и о стране. Сейчас картины висят пореже. Хотя в некоторых местах довольно плотно, но всё равно уже не то. Теперь главное не количество, а правильная расстановка картин по школам, временам, авторам. Ну и, конечно, чтобы все картины были хорошо видны обычному человеку, ведь великанов у нас нет, и маленькие картины, висящие под потолком, будут висеть там без толку, поэтому пусть лучше скучают в кладовых, что они и делают. Но вы не извольте беспокоиться, на унылую жизнь в кладовых обречены не самые лучшие экземпляры. Самые лучшие висят в залах и одновременно являются обменным фондом Эрмитажа, то есть периодически ездят за границу вместе со своими хранителями. А на их место временно претендуют бедные, пылящиеся в кладовых в ожидании своего звёздного часа картины. Так что жизнь у висящих в зале шедевров весьма кипучая, подолгу на одном месте они не застаиваются, и в этом мы им и помогаем.