Николай Гуськов - Капрал

⁃ Мы все враги.

Согласно суждениям Андерсона, никто из нас не узнает о своей гибели, но наши родственники – узнают, отчего все его ценности сводятся к затворничеству и отсутствию близких людей. Иногда лучше не иметь ничего, чем потерять все.

Я дезертировал, можно охарактеризовать по иному, но мне становится худо от других определений, сейчас я еще сознаю свою телесную и душевную активность.

После выстрела у моего уха, я панически метнулся прочь оттуда, в помешательстве я забрел на пустырь, где война уже окончилась или еще не началась.

Мы шли уже по инерции, мои силы иссякли, а он просто не спешил.

Я держал планку активности, период длинный, поэтому надо быть в разуме, иначе – осечка.

Андерсон стремительно нырнул в дом, отворяя дверь, он меня встревожил, можно сказать, ныне я всего опасаюсь. Я в неком безумии нырнул к нему.

Он перебирал полки, недовольно цедил. Штудируя каждую полочку, щель, этаж, коих было два, он ничего не нашел, его недовольство усилилось.

– Ну что, не нашли? – Вопросил я.

– Нет, американец, не нашел. – Ответил он.

Он не человек зависимостей, но одной все же поражен – у него никотиновая зависимость, самое ужасное или лишь пассивно угнетающее, что может случится на войне, это жажда сигарет.

Он не бросил попытки разыскать сигареты, но из раза в раз терпел неудачу.

Выйдя из дома я лицезрел все гнетущее убранство этого места: Пустое небо, безжизненные улицы и безнадежность. Я шагал вдоль улицы, продолжая иметь привычку рассматривать каждую щель.

Вскоре мы услышали рокочущий механический звук.

– Я… Американец! Не стреляйте! – Выкрикнул я.

Напротив стоял мужчина, по форме летчик Британии, из под деформированного шлема струилась водянистая кровь, в глазах угасающий пыл, он медленно опускал пистолет.

Мужчина стал подходить ближе, когда он уткнулся в меня пристальным взглядом, ничего конструктивного на ум не приходило, но я чувствовал, что надо информировать его.

– Где остальные? Полегли? – Стал допрашивать меня его холодный и искусственный тенор.

– Я откололся, на нас напали. – Опрометью ответил я.

– Лучше бы я тебя застрелил. – Отвернувшись заметил он.

– Что? – Недоумевающе спросил я.

– Такие, как ты, просто животные. – Он стал уходить дальше, а я пытался его догнать.

Я ринулся к нему, взял его за плечо, на что он неодобрительно отнекивался.

– Эй! Не трогай меня!

– Вам нужна помощь. – Сказал я.

– Лучше бы я в тебя пальнул, только раздражаешь. – Говорил он.

– Эй-эй. Я серьезно, не спорим. У вас кровь. – Твердил я.

– Черта с два, мне от тебя помощь не нужна, ты дезертир. – Говорил он. – Только попробуй за мною увязаться.

Вокруг нас пустое пространство, я не знаю куда идти, я готов следовать за ним. По крайней мере, он выглядит уверенным. Но он отказал моей просьбе следовать с ним. Теперь я сомневаюсь в том, что мое выживание было обязательным, а не просто девиацией жизни, словно я должен был умереть лежа в грязи от пуль, так и не добравшись до стены. Поэтому сейчас я нахожусь в импровизированном лимбе. Никто, даже бог, не знает, что со мной делать.

Я напористо шел за ним, он не оглядывался. Стенающий ветер растрепал мои волосы, вопреки ветру, мне было чересчур жарко, я снял форменную куртку, оголив свои руки.

Прошло примерно несколько минут, и бренное тело, порицающего меня разума, рухнуло на землю. Мне пришлось подбежать к нему, он сказал, что нуждается в воде. Я взял свою флягу, начал ее трясти, чтобы быть уверенным в том, что вода есть и далее откупорил ее, летчик молниеносно стал ее осушать. Он смог встать, но не сразу отблагодарил меня, видимо, он не из благодарных людей. Он был уперто убежден в осмысленности неприязни ко мне. Надежды урезонить его были химерами, его слепая ретивость быть упертым, побеждает аргументы: Я говорил ему, что я, можно сказать, спас его, но он якобы не слышал. Он немощно передвигал своими ногами, на вид он был сильным, но орудовал силой крайне плохо. Его глаза были ярко голубыми, но казались призмой, озаряя все радугой, по каким то причинам, он был очень красивым, но любил спекулировать словами, извлеченными из контекста, казалось, что этот глупый разговор лишь его усмешка.