Ольга Кучкина - Русский вагон. Роман

– Водки у меня нет, – честно признался я.

– У нас есть, – расщедрилась она. – Я принесу.

Расставила руки, как крылья, сделала ж-ж-ж и полетела, как маленький самолетик, комод-самолет, только я ее и видел, столько в ней было горючего.

Я успел прикрыть глаза до прибытия соседа.

Я делил купе с известным московским журналистом Пенкиным. Он был уже мертвецки пьян, что было заметно по исключительной прямизне позвоночника, заданной механистичности движений и криво сфокусированному взгляду из-под круглых старомодных очочков – последний писк московской моды.

– Есть выпить? – спросил Пенкин, умудряясь грохнуться в мягкое кресло, как в жесткое, складно складываясь в нем всеми своими несоразмерными членами.

– Есть красное вино, – отозвался я.

– Какое? – спросил Пенкин.

– Ахашени , – назвал я.

— О! – с уважением поднял палец вверх Пенкин. – Кому нужен этот морс! А покрепче?

– Покрепче нету, – признался я.

– Слушайте, – придвинулся ко мне вместе с креслом Пенкин. – Вы голубой?

– Нет. А что? Почему вы решили?

– Пьете вино, а водки нет.

– А у вас есть?

– У меня тоже нет.

– Стало быть, вы тоже голубой?

– Уважаю логику, – поднял вверх указательный палец Пенкин. – Я все выпил, и теперь до следующей остановки в большом городе. А вы не выпивали. Я наблюдал за вами.

– Профессионал.

– Вы?

– Вы.

– В смысле выпивки?

– В смысле наблюдения.

– Это правда. Разбуди меня на рассвете, о моя терпеливая мать, после самой эксклюзивной поддачи, я, как стеклышко, пойду в бой и победю. Побеждю. Побежду.

– Сейчас придет Маня, – сообщил я Пенкину. – Вы не могли бы пойти поспрашивать водки у других коллег?

– Не мог, – вздохнул Пенкин. – Мог бы только лечь и умереть. То есть уснуть мертвым сном. Если вас это устроит. Но перед смертью я про-де… про-де… про-де-кларирую… то есть продемо… ну, неважно… свою логику. Значит, Маня, оставив нас с Ваней, отправилась к вам. Мы выпили всю водку, и я пошел по каютам интересоваться еще, у кого есть. Маня попалась мне по дороге. Если она собиралась к вам вернуться, значит пошла за чем-то. Один вариант – пописать. Другой – за бутылкой. Но бутылки больше нет. На что вам Маня? – неожиданно закончил он свою речь вопросом.

– Именно так вы проводите ваши расследования? – спросил я, в свою очередь.

– Угадали, умник.

Явное пренебрежение, с каким Пенкин относился к своей известности, уравновешивалось тайным тщеславием, так же, как семитские черты физиономии и фигуры уравновешивались антисемитскими. Узкие плечи, выпирающие ключицы и небольшой мешок живота, круглые выпуклые глаза и впалые щеки, нос репой и шишковатый лоб, растительность на голове, еще недавно густая, как щетка, внезапно начала катастрофически редеть. За время пути мелких знаний о нем набралось с достатком, люди охотно сплетничают о себе подобных, и не всегда из злонамеренности, а так. Народ знал героя, поскольку, помимо работы в скандальной газете, он вел маленькую злую программку на ТВ, где разоблачал всех и вся, беря деньги за услугу, что покажет клиента на экране, и за услугу, что не покажет. В правой шишке лба у него содержались правые взгляды, в левой – левые. В письменных и устных выступлениях все мешалось в клубок: либеральное, демократическое, социалистическое, державное. Его книга Тайный советник президента прошумела, как шумит жестяным звуком оливковая ветвь под напором ветра. Ветер составляли мнения. Пылкие, восхищенные, раздраженные, уничижительные, обескураживающие. В своем сочинении Пенкин расследовал тайны режима в оригинальной форме любовных записок президенту. Пенкина возносили и Пенкина уничтожали. Зависело от тусовок, где преобладали те или иные юристы, экономисты, журналисты, политологи, политтехнологи, обслуживающие власть и оппозиционные к ней. У Пенкина хватало цинизма радоваться ругани больше, чем похвале. Оливки в этом контексте также не сбоку припека. Оливковая ветвь мира была тайным посланием Пенкина адресату. Тексты, издевательские по тону, на самом деле содержали глубоко скрытую мольбу обратить внимание на государственный ум корреспондента, не оставлявшего камня на камне от строящейся начальством башни и в то же время сведущего в том, как уложить камни правильно, то есть призыв использовать пенкинской гос. ум в гос. нуждах. Вольтер и Екатерина – модель, страстно влекшая Пенкина, на это он готов был голову положить, но только войти в историю.