Андрей Бинев - Барон и Рак

Жорка Баран, как его звали во дворе и в школе! Ну, что это такое! Мерзость.

Георгий Иванович усвоил не только новую фамилию, но и новый образ жизни, новые правила, новые принципы. Но самым главным в нем было то, что он и не считал всё это новым. Просто немного запоздалым, даже почти в меру выдержанным.

Жора всегда был сообразительным и прозорливым пареньком. Раньше даже очень многих хитрющих партийных проныр он разглядел в коммунистических отступниках и реформаторах могильщиков и без того разлагающегося массивного тела «бессмертной» идеи. Призрак, бродивший по Европе аж с девятнадцатого столетия, оказался вполне материальным существом, которому свойственен как расцвет, так и угасание.

Барон окончил строительный институт, но на стройку идти не пожелал. Еще на факультете вступил в компартию, из которой кое-кто уже тайно ладился слинять подальше, занялся общественной комсомольской работой и тихо стал двигаться в сторону, далекую от всякой инженерии – управления людьми. Тогда еще это «политическим менеджментом» никто не называл. Когда он оканчивал институт, многие, теряя голову, бросились в дичайшую по тем временам коммерцию, а он предпочел осторожно переместиться туда, откуда непредусмотрительные и трусливые бежали, словно крысы с тонущего корабля. Он стал сначала инструктором, а потом заведующим отделом в ЦК московского комсомола. Там он проловчил три с половиной года, а затем выхлопотал назначение в МГК партии, в ближайшие помощники к новому Первому секретарю, к эпатажному, скандальному и брутальному политику.

Тут как раз подоспели все эти роковые исторические инновации, общая бестолковость и непредсказуемость, нервное, злое веселье, разруха и развал. На все на это, и прежде всего, на сказочное национальное богатство, насаженное на покосившиеся крыши нищих лачуг и на ничейные, казалось бы, шпили царских дворцов, заявили свои вечные права те, кто и разорял эту страну, и грабил ее, и унижал, и карал десятки лет подряд. Жорка Баран бы ничего не сумел сделать, ни кусочка бы не отхватил, а вот новоиспеченный Жора Барон своего не упустил. Он всегда знал, кому пристроиться в хвост, а кого лягнуть покрепче.

Партийный билет он не бросал к порогу нового наглого времени, а тихо спрятал в потайном ящичке своего личного домашнего секретера. Негромко, без излишней позы, но столь же решительно, как и те, кто делали это демонстративно.

Свой личный бизнес он начал со срочной скупки так называемых ваучеров и с их благополучного размещения в персональных золотых резервациях крупных спекулянтов, ловких провинциальных выскочек из обкомовских и исполкомовских кабинетов, новых уголовных главарей, не ведающих чувства пощады, неутомимых, деятельных и терпеливых выходцев из специальных служб, красного директората военно-промышленных корпораций и лукавых проныр из высоких государственных кабинетов. Одним словом, тех, кто всегда был близок к богатству и готов был делить его в более или менее равной степени друг с другом, но никак не с остолбеневшим от этого скорого грабежа населением страны.

Потом ваучеры все вдруг забыли, удачно обратив их в золотые пакеты акций. Несколько таких увесистых пачек попало в руки Жоры Барона. С кем-то он делился, кого-то вознаграждал, у кого-то отнимал и вновь делился. Он очень быстро доказал, что умеет, как никто другой, балансировать между невозможным и недопустимым, добиваясь, чтобы это всё во всеуслышание нарекли законным и цивилизованным, чтобы покрепче жмурились, когда получалось что-то чудовищное, и смотрели бы широко распахнутыми честнейшими глазами, когда большая государственная афера, наконец, удалась, а дерзкие аферисты получили роскошные сановные кабинеты, поставили под надежную охрану свои новые, а заодно и не утраченные старые права, и подмяли, наконец, под собственные тяжелые зады народы и законы вместе с судами, прокуратурой и полицией.

Один кровавый век ушел, пришел другой, еще более жестокий, технократичный и, главное, холодный.

Тогда окончательно и бесповоротно утвердилась в практике собственная неуязвимая философия Барона, о которой, пожалуй, чуть позже.

Деловая активность Георгия Ивановича, хоть и основывалась, казалось бы, на рыночных, а, значит, в большей степени, на либеральных экономических принципах, все же тяготела к личной диктатуре, а некоторые считали, что даже к известному восточному деспотизму. Либеральность располагалась на ее внешней периферии, а деспотизм составлял ее непоколебимое идейное ядро.