Свет Стремящий - Homo Sovieticus Sexualis. Сборник фантастико-эротических рассказов

Потом были другие вагоны, другие лица, фигуры, сексуальные ориентации, и пришел Аристарх в себя уже под утро следующего дня, весь измочаленный и выжатый досуха. Альбина куда-то пропала, да они, по правде, и не нужны были уже друг другу, так как получили все, что хотели, и даже больше. Аристарху смутно помнилось, что, кажется, за сутки количество эякуляций у него-таки перевалило за девять, что считалось уже почти патологией, но Аристарху было наплевать, настолько он чувствовал себя опустошенным и счастливым.

Только где-то в глубине души занозило сожаление, что до следующего Дня полной свободы еще целый год…

Пляшущие языки пламени бросали ежесекундно меняющиеся отблески на медвежью шкуру перед камином и стоящее на нем кресло с сидящим человеком, порой блики достигали и стен, зажигая красноватые огоньки в глазах животных голов, приколоченных к бревенчатым рядам. Человек, сидящий у огня, был необычайно крупен и уже немолод, на первый взгляд ему можно было дать лет пятьдесят-пятьдесят пять, но ни тени старческой обрюзглости, расплывчатости не наблюдалось в его мощном большом теле. Казалось, тот зверь, на шкуре которого восседал в кресле мужчина, приходился ему не такой уж дальней родней. И в самом деле, в наклоне головы, в том, как тяжеловесно и основательно его руки лежали на коленях, во всей его позе чувствовалась мощная животная сила, неторопливая и величественная в своей уверенности царя русских лесов.

Неслышно и тихо в стене за спиной человека раскрылась дверь, бросив на пол перед собой прямоугольник яркого электрического света, в проем несмело сунулась белобрысая голова молодого человека.

– Григорий Ефимович, можно вводить? – тихо, почти шепотом, спросил он.

Не оборачиваясь и не меняя позы и выражения лица – только чуть двинулась борода – сидящий ответил низким, увесистым голосом:

– Вводите.

Дверь затворилась, и опять на комнату опустилась тишина. Казалось, больше так ничего и не произойдет, и сумрачная неподвижность комнаты, изредка озаряемая светом камина – это навсегда, навечно. Однако вскоре, все так же неслышно, дверь отворилась, и в комнату кто-то прошмыгнул, сразу же закрыв дверь обратно и прислонившись к ней спиной. Послышалось взволнованное учащенное дыхание пришедшего – ему не удавалось справиться со своим волнением. Какое-то время никто не двигался, но наконец у человека в кресле опять зашевелилась борода, и комната наполнилась низким, каким-то органным, вызывающим мысли о религии и возвышенности, голосом. Но смысл того, что говорил Григорий Ефимович, никак не складывался с впечатлением от того, как он говорил. Неторопливо, тихо и по-отечески звучал голос, достигая каждого угла комнаты:

– Ты, Настюха, сучка последняя, кобелей тебе не хватает, но это твое бл… дство не грех, а природой данное благословение. Как есть совсем не желающие еться женщины, так есть и женщины, через меру наделенные этим. Так что раздевайся, проклятая, да начинай заниматься тем, что тебе надо больше всего в этом мире, бери мой елдак в свои руки и наслаждайся.

И вдруг голос сидящего изменился – из тихого, журящего, поучающего он стремительно превратился в грозный, гремящий и угрожающий, и будто в одном-единственном слове собралась вся мужская власть над женским полом, все повелительное и доминирующее:

– Быстро!

Но на женщине уже и не было никакой одежды – то, что до этого было на ней, сбрасывалось одним движением руки. Колыхая высокой грудью с крупными сосками и подрагивая широкими бедрами, на цыпочках, чтобы не застудить ноги о пол, женщина просеменила к медвежьей шкуре. Встала на шкуру, прямо перед Григорием Ефимовичем, и испуганно уставилась на чудовищно распираемую внутренним давлением ширинку. И тут же почувствовала, как по внутренней поверхности течет, все больше и больше, женский признак желания – густая, влажная, благоухающая смазка. А мужчина уже освободил своего огромного «зверя», которому стало слишком тесно и неудобно в клетке брюк. Член был именно огромен – уже не совсем человеческий, но еще и не звериный, балансируя где-то на грани и вызывая острое чувство животной похоти.

Издав нечленораздельный полувздох-полувсхлип, женщина рухнула на колени, жадно вдавливая в рот стремительно каменеющую плоть мужчины. Пространства ротовой полости едва хватало, чтобы охватить огромный диаметр полового органа, но женщина уже была в забытьи, в другом мире, в том состоянии, в котором, казалось бы, невозможное становится обычным и даже в чем-то рутинным. Пока женщина возилась внизу, мужчина безразлично смотрел куда-то вдаль, а в глазах его постепенно пробуждалась мысль. Не желание, не похоть, не стремление животного единения, а именно мысль – глубокая, философическая и всепроникающая. Вместе с крепнущим и вздувающимся удом так же крепла, ширилась, разлеталась высшая сила человека – сила его мышления. И внезапно мужчина заговорил, гулко, размашисто, вдохновенно: