Евгения Микулина - Наблюдатель. Женщина-Vamp - вампирская трилогия

Серхио, которого я знаю, за подобную шуточку мог бы и голову свернуть. Ну уж точно ответить чем-то настолько обидным, что лучше бы бритовкой полоснул.

Сегодняшний странный Серхио не делает ничего подобного. Он замирает, прикрыв на мгновение глаза, и предпринимает явное усилие, чтобы успокоиться. Потом захлопывает коробочку и передает мне, отмечая с тенью своей обычной вальяжности – я всегда так раздражаюсь на его апломб, что теперь отчетливо вижу, что это лишь тень, и точно знаю, как испанец на самом деле далек от спокойствия:

– Ты прав. – Он делает паузу и встречается со мной взглядом, чтобы быть уверенным – я понимаю, о чем он. Я понимаю, и надеюсь, по моим глазам это видно. Серхио продолжает: – Ты прав, отличная вещица. Надо мне будет тоже в этот магазинчик заглянуть – люблю такие штуки. Дашь мне потом адрес?

Я киваю.

Возле нашего стола вырастает официант, и Лева, который отчаялся понять, что творится с его наставником, обрадованно заказывает еще бутылку вина. Честно говоря, я бы предпочел уже на кофе перейти, но мужская солидарность – великое дело.

Мы продолжаем сидеть в баре и пить.

Я отчаянно скучаю по Марине.

И мне первый раз за довольно долгое время вдруг становится страшно.

Я привык, конечно, издеваться над всегдашней невозмутимостью и снисходительным отношением Серхио ко всему на свете. Но я также привык и к тому, что его непоколебимая уверенность в себе… ну непоколебима. Что его ничто не может вывести из равновесия или потрясти.

Но сегодня я видел в глазах пятисотлетнего вампира шок. Я видел в них страх.

Дураком надо быть, чтобы в такой ситуации не испугаться самому.

Что-то нехорошее происходит в нашем городе.

Я часто задумываюсь над тем, как сложилась бы моя жизнь, если бы в мире не было сверхъестественного.

Если смотреть поверхностно, то ответ чрезвычайно прост: не будь в мире магии, моя жизнь весьма быстро окончилась бы. Я умер бы в возрасте, очень раннем для нынешнего времени и относительно зрелом для моего. Умер с честью, на поле боя. Осада Арраса, так романтически воспетая господином Ростаном в «Сирано де Бержераке», унесла немало молодых жизней. Моя должна была быть в их числе, что было бы вполне… естественно для человека моего происхождения и положения. Пойти на войну и там погибнуть – для третьего сына в знатной, но не слишком состоятельной семье это было фактически проявлением учтивости, любезным и красивым способом избавить родных от лишних расходов на твое содержание. Другое дело что я вовсе не был склонен облегчать жизнь родичам. И со славой своего старинного имени я не слишком носился. Семья не любила меня, я отвечал тем же. Я мог бы и не пойти на ту войну, хотя бы им назло. Но я пошел…

Я отправился воевать потому, что у меня был друг: бретер, философ, повеса, хитрец, интеллектуал и гордец, непревзойденно владевший шпагой и не упускавший случая блеснуть клинком – или острым словом. Я находился под сильным влиянием своего друга, он был для меня примером во всем с той самой секунды, как мы впервые встретились: я явился в его парижский отель, чтобы взять несколько уроков фехтования. Он не был обычным платным учителем из тех, что кормились своим мастерством и потому почитались нами, дворянами, чем-то вроде слуг. Хотя источники его доходов были неизвестны, он никогда не нуждался в средствах, и брал за занятия символические суммы, а иногда и вовсе учил бесплатно, фехтуя просто ради удовольствия. Было известно, что ежедневно, кроме дня субботнего и воскресного, он принимает любого желающего – ожидает гостей в выходящей во двор оружейной галерее своего дома и обучает самым виртуозным приемам владения шпагой и саблей. Кто-нибудь приходил к нему каждый день: из любопытства, из желания помериться силами или в самом деле приобрести новые навыки. Он был разборчив и дрался далеко не со всеми. По Парижу ходила презабавная история о том, как раздраженный настойчивостью какого-то напыщенного дурака, бросившего к его ногам кошелек в попытке купить урок, который ему не хотели давать, он все-таки вступил с нахалом в схватку и гонял его по галерее до тех пор, пока тот, запыхавшийся и потный, не взмолился о пощаде и возможности передохнуть. И проделал мой друг все это, даже не раскрасневшись, с улыбкой на лице, сопровождая каждый выпад остроумными замечаниями. Дамы были от него без ума, мужчины восхищались им и очень часто на его «уроки» собирались поглазеть, как на театральное представление или игру в мяч.