Наталья Каширская - Черновик. Пионерское детство в простых историях

– Это такая жёлтенькая бумажка? – тихо спросила бабушка. Дом замер. – Я вроде как ею печку растопила…

«Торжественно клянусь» запульсировало в голове. Всё! Завтра «перед лицом своих товарищей» я буду с позором изгнана из рядов, в которые так и не вступила. Комок подкатил к горлу.

– Не реви! Мы быстро!

Родители уже стояли в пальто и сапогах. Через час они принесли переписанную от руки клятву, которую тут же в прихожей и зачитали. Текст быстро улёгся на свои места.

Бумага с рукописной клятвой была спрятана под подушку. Для пущей надёжности.

Утром я стояла перед строем своих товарищей. «Торжественно клянусь» врезались в стены концертного зала швейной фабрики, отскакивали от потолка и возвращались немного искаженными.

А в голове метались образы: родители за полночь стучат в двери семьи одноклассника, свеча подрагивает под шёпот и скрип пера, бабушка благословляет на пионерство крестным знамением. И плюёт через левое плечо.

Всё ради большого пути. С красным галстуком на груди.

А было их немало, судя по стрункам седых волос над её лбом.

В понедельник Анна Израилевна говорила очень важные вещи, как и полагается в таких ситуациях, останавливалась и делала многозначительные паузы.

Про то, что на нас смотрит весь класс. Класс и правда смотрел – пионерами хотели стать все, а принимали всего-то пятерых. Которых все, конечно, считали выскочками.

Да что там! На нас смотрит вся школа! И это было правдой. Когда мы висели друг на друге в раздевалке после занятий, самый последний человек в школе завхоз Киркирыч говорил нам: «Вот смотрю я на вас! Что из вас получится-то?!», опускал голову под парту и через секунду выныривал оттуда, занюхивая чьей-то забытой шапкой. Нос его становился всё краснее. А стыда за нас всё больше!

Граждане нашей страны, рабочие и крестьяне, по словам Анны Израилевны тоже наблюдали за нами!

Правда, когда я приходила домой, мне казалось, что родителям всё равно, пионерка я или нет. Важнее план по цеху.

Но внимательнее всех, конечно, на нас смотрели наши враги-капиталисты. Исходя желчью и стараясь разрушить нашу крепкую веру в светлое будущее. И потихоньку там разлагаясь у себя за океаном.

– И поэтому… – заканчивала учительница, важно собрав руки под грудью в твёрдое переплетенье. – Стать пионером – не меньше, чем полететь в космос… Да что там! Это и есть ваш личный космос! Ваш первый маленький подвиг!

И тут случилось страшное… я улетела мыслями в свою Вселенную. Где ходила в красном галстуке и «перед лицом товарищей», а так же пришельцев с других планет, совершала разные добрые поступки. Было немного страшно, но для юного пионера всё по плечу!

Класс начал шуметь и собирать портфели…

Очнулась я на словах: «Всем понятно, в чём завтра нужно быть? Кому непонятно?» Мне стало ясно, что я пропустила что-то невероятно важное и подняла руку.

Такой невнимательности, граничащей с дерзостью, от без пяти минут пионерки Анна Израилевна никак не ожидала.

Класс замер.

Учительница медленно подошла к нашей парте. Согнувшись в талии и подавшись в мою сторону, почти прошипела:

– Завтра ты наденешь белую блузку, заправишь её в трусы и придешь в школу! Поняла?

Желания признаться, что я чего-то не поняла и в этот раз, у меня уже не возникло. Правда, ещё несколько секунд всё же сомневалась в том, что это и есть парадная форма, о которой так долго и торжественно говорили.

Но мозг, привыкший принимать слова учительницы как истину в последней инстанции, больше трех секунд не сомневался! Наоборот, нужно стараться как можно лучше запомнить, что завтра нужно надеть.

Я бежала домой, всё время повторяя про себя «белая блузка-трусы… белая блузка-трусы…»

Утром. В день моего триумфа.

Из приготовленных мамой вещей, заботливо оставленных на стуле, взяты были только те, что необходимы. Остальные непоколебимо отброшены за ненадобностью.

В школу я вошла, гордо осознавая, что последние минуты моей октябрятской жизни тают…

Но косые взгляды старшеклассников, шепчущиеся уборщицы, гогот за спиной, а особенно забегающие вперед меня и тычущие пальцем в мою сторону школьники, поселили в моей душе лёгкое беспокойство.