Светлана Гелеч - 10 лет не дома

Когда Саша присоединилась к гостям, веселье было в самом разгаре, торт разрезан, румянец на маминых щеках пылал. Даже люстра, казалось, с ними заодно. Белоснежная скатерть поплыла пятнами, на тарелках лежали остатки еды.

Саше часто казалось, что многие вокруг совсем другие. Как будто люди другого измерения, со своими странными ценностями и жизненными правилами.

«Или это я сама из другого мира? Что же со мной не так? Почему, когда другим весело от вина и кино, этой страной громкой музыки, мне грустно? Отчего в толпе радостных лиц мне так одиноко? Почему людям так важна только первая оболочка внешнего блеска, а что дальше – им ни чуточку не интересно? Неужели они все так слепы и глухи? Кто и за что сделал такое с ними?

Ведь люди совсем ничего не слышат и не видят, а только говорят…»

Закончив все свои дела в университете, в один ясный осенний день Саша бродила по родному городу. С реки дул пронизывающий ветер, и, немного свернув с набережной, можно было увидеть белоснежную зефирную макушку одной очень старой церкви. Пятисотлетний храм очень шел городу. Белый, изящный, рельефный, он впечатлял роскошью и широтой строения, протяженностью почти на целую улицу.

Перед входом в храм располагалась залитая солнцем огромная площадь. По ее брусчатке тихими шагами торопились прихожане, несколько туристов ждали закат, чтобы уловить линзой своих тяжелых фотоаппаратов оранжевое его отражение в куполах, у арок стояли оборванные попрошайки.

Раздался звон колокольни. Тяжелые старые колокола уже звали на вечерню. Саша, накинув шарф на голову, не спеша, отправилась в храм. В вечернее время, когда сумерки выливаются на город, а солнце уже торопится скрыться и разливается ярким эфиром вдоль облаков на прощанье, в храме, где нет искусственного освещения, а лишь искрятся свечи – особая атмосфера. Кажется, что в это время иконы слышат тебя лучше, а ты готов слушать их. Как будто все, даже запахи и цвета несут какую-то особенную тайну и ты словно к ней уже почти прикоснулся, вместе с закатывающимся солнцем, бросившим последний блик на золотой подсвечник у распятья.

Справа от входа в церковь висела самая большая икона «Рай и Ад». Старая, местами потрескавшаяся, краски на ней слегка выцвели, она одиноко ждала слушателя, чтобы рассказать свою историю.

Во всю картину от потолка до пола нарисовано ветвистое дерево, которое обвивает длинный змей ярко-красного цвета. Наверху, там, где Рай, со змеем справляются ангелы, их сила духа велика, и каждый раз они побеждают его, спасая безмятежность, счастье и радость в своем Рае. Там светло и прекрасно. На лицах, живущих в нем, – любовь и благость. Они заслужили это праведной жизнью, справились со своими змеями на земле и теперь здесь.

Внизу, в страшном пламени и всепоглощающей тьме, в корнях этого огромного дерева запутались грешники, которых сюда определили. Змей здесь правитель. А черти поклоняются ему. Они варят котлы с костями людей, кривя безобразными мордами. Тут убийцы, вруны, грабители чужого счастья, неверующие и непокаявшиеся – мучаются в страшных пытках уже, наверное, вечность.

Но вот что интересно: в самом центре иконы – у Древа Жизни стоит старец, привязанный к его стволу. На лице его не грусть и не радость. Нет никакой печали, но и веселья нет. Борода его уже отросла до самой земли, а одежда почти истлела. Стоит он много столетий. И никак не могут решить – куда же его отправить: наверх к ангелам или вниз к чертям.

– Это неприкаянный, – вдруг сказал священник, подойдя к Саше.

Саша как будто бы очнулась после длительного глубокого сна. Служба, оказывается, уже закончилась, и она, сама того не заметив, простояла у иконы около часа.

– Неприкаянный? В чем его грех и наказание? В том, что чаши добра и зла оказались в равновесии и теперь никто не знает, достоин ли он Рая или должен отправиться в Ад?

– Не только в этом. Это никем не понятый и не принятый – ни другими, ни собой. Потерянный и одинокий, он не может никак определиться сам, на чьей он стороне, и за это ему дано такое страшное наказание – оставаться ни там и ни здесь на целую вечность.

– Но это должно быть хуже адских мук?

– Так и есть. Нерешительность и неопределенность – страшное наказание для души.

Посмотрев еще раз на икону, Саша заторопилась домой. Всю дорогу она думала о старце, привязанном к дереву.