Александр Гринь - История без отрицательного героя

Процедуру эту и «комиссию» придумал сам Еменгулов. Особых забот у комиссии не было, – только сидеть и глядеть. Заходя внутрь помещения, трудармейцы, скользнув взглядом по обстановке, конечно, робели от комиссии и, случалось, отвечали на простые вопросы невпопад. Но после комиссии каждому трудармейцу каким-то волшебным способом становилось ясно, что делать и как дальше жить. Еменгулов всё правильно рассчитал.

Внутрь пропустили молодую женщину в стареньком демисезонном пальто. Она размотала складки широкой шали с головы. Владимир глянул в её лицо сначала мельком, а потом с интересом. Несмотря на смертельную бледность и усталость, на холод, разъедающий тело до кости, в чертах её лица чувствовались красота и достоинство, точнее – порода. В чём причина этого впечатления, на этот вопрос Владимир вряд ли нашёлся бы, что ответить. Ведь люди очень часто незаметно для себя пользуются ощущениями, источников которых не понимают. Иногда только живописцам удаётся обнаружить нечто в положении губ и глаз, и жестов, выдающее главное в человеке. Но, пожалуй, это слишком малая толика, открывающая природные тайны общения человеческих лиц.

Старшина, набычившись, упёрся взглядом в список перед собой.

– Фамилия! – напряжённо буркнул он.

– Баум Анна, – тихо ответила женщина.

– Какие родственники с тобой?

– Мама умерла на этапе.

– А остальные?

– Отец у меня русский, только мама – немка, поэтому только меня и маму взяли, отца оставили на свободе.

– Подробности не интересуют. Вали на медосмотр, после получишь свой номер! – старшина кивнул в сторону противоположной двери, за которой производили медосмотр, и поставил жирную галочку в бумагах, – следующий!

Женщина проследовала в соседнее больничное помещение. Ни на кого не глядя. Словно не было вокруг неё никаких людей, никаких лиц, а вместо них – только несчастные для неё обстоятельства, которым невозможно не подчиниться.

Владимир вдруг поймал себя на импульсивном желании тут же вскочить и сунуть старшине кулак в морду. Но затем, разглядев суровый вид торжественно неподвижных товарищей офицеров, смутился этих своих мыслей и стал размышлять. И скоро, как и хотел, пришел к очевидному выводу, что грубость в данном случае, видимо, неизбежна, а значит – оправдана, если способствует ускорению всей процедуры. Скорее это не грубость, а необходимая военная суровость, решил он, – умение работать с людьми. Можно было представить, как должны сейчас мёрзнуть люди, ожидая своей очереди в колоннах за пределами вожделенной тёплой конторы. По этому спокойному и здравому разумению он теперь даже позавидовал способностям старшины, поскольку чувствовал, что сам так не смог бы «дело вести». Если входить в сочувствие к каждому, разводить долгие беседы, тогда вся очередь перемёрзнет.

На очередной вызов к столу подошёл худой ссутулившийся старик, у которого руки были перемотаны разноцветными тряпками вместо варежек. Доходяга, решил Владимир; три – четыре болванки за день перенесёт и коньки отбросит. Зря его сюда притащили. Хотя он так и подумал, но теперь ему не хотелось расставаться с удобной для себя мыслью о необходимости военной суровости, которая так мало вязалась с видом этого тщедушного создания. Впрочем, этот старичок и в любом другом месте долго бы не протянул. Не живёт, а мучается. Так зачем ему длить страдания. Жизнь должна принадлежать молодым и здоровым. Вся природа так устроена, значит, есть в том высший смысл.

Так подумал Владимир, и сразу отлегло от души. Сразу затих червячок сомнения, а, может, и не было его вовсе.

Дело спорилось, поскольку старшина умело пресекал все попытки переселенцев что-либо объяснить или пожаловаться. До тех пор, пока в контору не ворвался невысокий кудрявый паренёк в залатанной телогрейке и ногами, перемотанными разноцветными тряпками.

– Фами.., – начал было старшина.

– Я Боря Шуман! – гаркнул хлопчик, тараща глаза, – Дело в том, что я не немец…, я еврей!

– Не орать! – хриплым басом приказал готовый ко всему старшина.

Но не получилось. Боря Шуман продолжал наседать, казалось, у него в животе взорвалась граната, а слова он выкрикивал в пустоту, как разлетающиеся осколки, убеждая, что произошла чудовищная ошибка. Он успел выпалить, что его папа был настройщик роялей в Одессе, которого знал сам Шаляпин. Так папе кличку дали «немец», поскольку настройщик роялей выглядел педантом. Тогда и все члены семьи скоро тоже стали «немцами», раз папа немец. Теперь спросили, где тут немцы, и взяли всех только из-за клички.