Алекс Рэй - Запах оружия. Запахи смерти

– Грузите боксы через аппарель! – Кричала она. – В боковой люк каталки. Остальные своим ходом!

Ян подивился, насколько люди могут быть похожи на муравьёв – тяжёлые боксы волокли как минимум по десять санитарок и способных передвигаться раненых. Он поправил на плече ПТР, припустил бегом и тут же подхватил скобу из рук сгибающейся под тяжестью хрупкой санитарки. Вот он уже на аппарели и в этот момент первый танковый снаряд разметал крышу «Скарабея». Ян отпустил скобу, реанимационный бокс проскрежетал углом по дюралевому полу, а он уже был снаружи. Десять секунд и в ладонях Яна рукоятки носилок из губчатой резины. Они скользкие от пота того кто тащил их до этого, запах страха, – он витал над всем происходящим, горел в мозгу ярко-оранжевым. Снова взрыв, крупный осколок взвыл над ухом и впечатался в борт вертолета, погнув направляющие боковой двери. Ян дотащил носилки с вопящим от боли офицером до люка, передал кому-то внутри, и обернулся – по флангам шли танки. Они угадывались в темноте массивными тенями, со стелющимися хвостами серой пыли. Он чуял их – запах сгоревшего веспена, горячей брони и надвигающейся смерти. Снова носилки, Ян бежит почти не чувствуя веса, все силы ему заменяет жгущий тело адреналин. Он добежал и вдруг почувствовал, что чьи-то руки затягивают его в боковой люк. Винты взвыли на пределе, тридцатка пошла вверх и тут фугас врезался в центр заднего двора «Скарабея». Осколки ударили по корпусу вертолета, над огненным шаром взметнулся серый дым, какие-то ошметки и лохмотья белого. Яну на миг показалось, что он уловил тонкий аромат духов Виктории, но оранжевое пламя пожрало всё под собой, и её аромат тоже. Вертолет завалился на бок, с трудом выровнялся, а Ян утёр рукавом вдруг выступившие слёзы.

То, что это еще далеко не спасение Ян понял тут же. Пускай его специальностью были солнечные генераторы, но перебои в работе двигателей он уловил сразу. Не штатно они работали. НЕ ТАК. Огненный шторм остался уже позади, когда пилоты решили, что и всем набившимся в салон пришла пора осознать, что они вот-вот упадут. Над дверью бронекабины экипажа загорелось красное табло «аварийная посадка» и тридцатка резко пошла вниз – народ в салоне завыл от страха. Одно дело садиться на подсвеченную инфракрасными маяками площадку «Скарабея» и совсем другое в диком Златогорье. Вертолёт заложил крутой вираж – почти погасил горизонталку и, задрав нос, посыпался вниз. Яну, сидевшему у открытого люка, было реально страшно. Движки хрипели предсмертным воем, корпус вертолета била крупная дрожь, а внизу была лишь зажатая меж темными громадами скал, сумрачная пропасть. Пилот как мог, пытался удержать перегруженную, теряющую мощность машину, её бросало из стороны в сторону, острые пики надвигались из тьмы по левому борту и вдруг страшный удар вышвырнул Яна из салона, словно камень из пращи. Он покатился по склону, острые камни и колючки кромсали его только что вылеченное тело и рвали на части новенький камуфляж. Отключился он сразу, еще в момент первого контакта с землей, и теперь скользил по горе безвольной куклой, с пустой трубой ПТР за спиной, окровавленный, измочаленный, весь – сплошной вывих и гематома. Внизу склона протекал небольшой горный ручей. То, что осталось от ополченца второй роты медленно скользнуло по длинным прядям травы-ручейки и наконец, остановилось. Сипуха на высокой сосне вперила свой немигающий взгляд в пахнущую кровью груду тряпья, уже было раскрыла широкие крылья, и вдруг передумала. Её острый взор различил возле умирающего человека еще что-то, – слабое свечение и потоки воздуха над холодным ручьём. Еле различимый, странный аромат поплыл между ветвей горных сосен и сова улетела.

Так больно ему не было никогда в жизни. Каждая косточка, каждый мускул, каждый квадратный сантиметр саднящей окровавленной кожи – вопил о боли. Он попытался разлепить глаза, но их склеила кровавая корка. Он попробовал разомкнуть губы, но и они покрылись твердой коростой. Даже думать было больно – мысли метались тяжелыми металлическими шариками, рикошетя в гудящей голове о чугунные стенки. Теперь ему стало ясно, почему тяжело-раненные и смертельно больные иногда просят их убить – иная боль страшнее смерти. Ян попробовал пошевелить пальцами рук и ног. Вроде слушаются, или только, кажется? Превозмогая боль, он согнул правую руку, поднес её к голове, коснулся лица – сплошное месиво. Во рту солёный привкус крови, язык колют осколки зубов. Он напряг мышцы нижней челюсти и с мычащим стоном разомкнул губы. Господи, как больно – только и смог прошептать Ян.