Борис Алексеев - Ильинский волнорез. О человеческом беспокойстве…

Однако столица, увлечённая меркантильными политическими интересами, не очень-то обрадовалась его возвращению. И хотя Стёпа считал себя политическим докой (как-никак МГИМО за спиной!), он ничего не понял в новом московском миропорядке. Казалось, несуразица новейшего времени вот-вот лопнет, как мутный мыльный пузырь. И тысячи челноков с элитным высшим образованием, побросав в священный костёр интеллектуальной инквизиции коробки с колготками и памперсами, вернутся на своё рабочее место, заварят крепкий кофе и продолжат интегрировать в интересах человечества мерзкие и безжалостные дифференциалы Ельцина-Дарвина.

Так, кстати, тысячи русских интеллигентов, бежавшие от Советов в первые годы пролетарской диктатуры, ждали со дня на день краха нового российского порядка и возможности вернуться в брошенные жилища. Многие даже не распаковывали вещи…

Увы, природа человека непредсказуема. Порой она тверда, как гранит, и, что бы с ней ни происходило, её внутреннее естество будет лишь ещё более твердеть и твердить до последнего вздоха: «А всё таки она вертится!» А порой стадное чувство самосохранения побеждает индивидуальное чувство брезгливости, и тогда толпа единородцев превращается в безликий пипл, который, по меткому определению одного из отцов перестройки, «всё схавает»…

Степану потребовалось некоторое время, чтобы изжить последние иллюзии и надежды на возвращение прежнего, пусть далеко не идеального, общественного благоразумия. Когда же пустота нового российского замысла поглотила его ближайшее окружение и реально подступила к границам личности, он занял круговую оборону, выбрав для защиты, как рассудил, наиболее эффективное оружие – уход в самого себя.

Перебиваясь случайными заработками, наш герой погрузился в литературу. Написал несколько публицистических заметок, пару раз постучался с ними в редакции патриотических газет и, получив странные немотивированные отказы, окончательно захлопнул дверь родной коммунальной квартиры. Но писать продолжил. Он понимал, что пишет заведомо в стол, сравнивал свои действия с отчаянной попыткой Робинзона дать о себе знать бутылкой, брошенной в море.

Степан словно разговаривал с неизвестным будущим доброжелателем, для которого всё написанное им сейчас когда-нибудь оживёт и станет исторической путеводной звездой в понимании ныне случившегося.

Добровольному отшельнику исполнилось всего-то тридцать лет, но внутренняя сосредоточенность и умение расштопать словами мудрёные узелки человеческих нестроений были в нём сродни раннему гению Лермонтова. Однако утешение от произвола судьбы, которое он находил в занятиях литературой, вскоре уступило место традиционным писательским угрызениям совести. Степан ощутил силу проникающей способности слова. В прокуренных аудиториях института и за шторами МИДовских интерьеров он даже не предполагал наличие огромных окон, через которые поздно вечером можно наблюдать звёзды! Годы обучения были подчинены одной несгибаемой цели – научиться держать удар и опрокидывать противника эффектным словом, отстаивая интересы Родины. В подобной перепалке слово превращалось в бильярдный шар, в безликий носитель результата игры. Теперь же Стёпа всматривался в слово, как восторженный физик рассматривает ядро материи и пишет цепочки формул, предсказывая его деление, до поры скрытое в сгустке застывшей, ещё никем не тронутой энергии.

Часть 3. Под самое небо

Иконописная «родословная» Егора – история поучительная! В прошлом выпускник физического института (окончил знаменитый МИФИ), Егор по распределению оказался в Институте атомной энергии им. И. В. Курчатова. Подавал серьёзные аспирантурные надежды. И всё бы хорошо, да только приключилась с ним обыкновенная «хворь» русского интеллигента – болезненный выбор самого правильного пути в жизни. Западный человек на такое не способен. Родовитость, клановость, наконец, семейная традиция – основы западного менталитета. Русский же человек с молоком матери впитывает непостижимым образом огромное чувство ответственности за всё происходящее на Земле. Ему ничего не стоит поступиться национальными интересами ради всеобщего блага. Точно так же он с лёгкостью оставляет наезженную житейскую колею и истины ради переступает на зыбкую трясину околицы. Почему? Да потому что он уверен: не со стороны большака, а именно там, за околицей, встаёт солнце, и значит, светлое будущее начинается раньше! Гораздо раньше!..