Оксана Чурюканова - В Италию. К себе

Второе, что я смогла воспринять – глаза Давида. Они откровенно рассматривали мое лицо, пока он пожимал мою руку, потом также откровенно рассматривали меня всю: светлый пиджак, серебряную цепочку с жемчужинкой, мою шею и кружево на майке под пиджаком. Потом кисти моих рук и снова лицо.

Синьор Фаббри продолжал говорить, размахивая руками, в то время как мы молчали. Все, что я могла сказать Давиду, это дежурное «мне приятно», он тоже что-то сказал, но мой мозг отключил сознание того, что язык я знаю, я лишь услышала его голос. Странный, потому что он казался мне знакомым. Не низкий и не высокий, это не был ни в коем случае ни бас и не баритон, но и не тенор. Голос юноши, который простужен. Одновременно светлый и хриплый. Очень мягкий.

Синьор Фаббри вновь вкладывает в мои руки пачку бумаг. Это договор, понимаю я. И эти листы позволили спрятать в них свое смущение и трепет от присутствия здесь Давида. Я хватаюсь за них, как за спасение, пытаюсь читать, безуспешно перелистываю, перекладываю один за другим. Синьор Фаббри смотрит на часы и, по всей видимости, желает, чтобы я все подписала как можно скорее, и освободила его, наконец. Конечно, ведь ему пора бежать. Время к обеду, а это святое для итальянцев время. Моя рука уже взялась за ручку, любезно протянутую мне синьором Фаббри, как внезапно, из-под моей руки вся эта пачка уплывает в руки Давида. У него делается серьезным лицо, глаза пробегают по строчкам, теперь их не видно под длинными, невероятными для мужчины ресницами, и я могу позволить себе, наконец, разглядеть его.

Он красив. Так красив, что кажется невероятным, что кто-то смог произвести нас свет такую совершенную красоту, кроме Микельанджело. Он что-то быстро говорит синьору Фаббри, недовольно сдвигает брови, и рот его, скульптурный и совершенный, становится жестким. Я и не пытаюсь понять слова. Я просто смотрю на них, сидящих напротив, и делаю глоток воды.

Синьор Фаббри мягко, но настойчиво вытягивает из рук Давида бумаги и вновь протягивает их мне. Взгляд, направленный на меня, запрещает; не произнеся ни слова, Давид неуловимо качает головой и отчего-то, подчиняясь, я перевожу взгляд на синьора Фаббри и с улыбкой говорю:

– Синьор Фаббри, я прочитаю договор в отеле, мой язык не позволяет мне так быстро…

Тот все понял. Поднялся. Раздраженно кивнул головой и, как выругался, произнес «ладно». Через пару мгновений его уже не было в баре.

Я и Давид. Мы вдвоем. Друг напротив друга.

Я чувствую себя неловко, но испытываю тепло потому, что знаю, меня защитили, а это так приятно.

– Мне кажется, есть необходимость проверять документы, перед тем, как их подписываешь, – говорит его голос, а глаза прикованы к моему лицу.

– Наверное, – отвечаю я, до сих пор не понимая, как это слово может означать и «наверное» и «конечно» одновременно. – Вы правы, – добавляю я, думая, что он может меня не понять, и что возможно все же есть в итальянском слово, означающее «наверное».

– Покажите документы своему адвокату, – говорит Давид, поднося к губам чашку кофе, непостижимым образом оказавшуюся перед ним, не иначе, официанты здесь маги.

– У меня нет адвоката, – улыбаюсь я, видя его удивление.

Конечно, он не мог поступить иначе: Давид забирает пачку бумаг, обещая показать их своему. А я рассматриваю его белые тонкие кисти рук, которые складывают документы в черную папку. Пальцы красивые. Но у них есть недостаток: ногти не идеальной формы или просто без идеального маникюра на них. А иначе он казался бы мраморной статуей. Все верно. Он что-то говорит, мне трудно концентрироваться на словах и я практически потеряла способность понимать.

– Извините меня, мой итальянский не очень хорош. Я читаю и пишу, но мне трудно понимать речь.

– Понимаю, – он улыбается чему-то.

Я не могу не улыбнуться в ответ. И вдруг слышу:

– Мне хотелось бы поговорить с вами о многих вещах. И может быть, будет время, когда мы сможем поговорить с вами о многом…

Я тону в этой фразе. Потому что в итальянском ее смысл немного глубже и объемнее. Мне хочется ответить ему чем-то таким же теплым, я достаю из сумки блокнотик и ручку.

– Вот. Когда я не понимаю, можно писать. В Италии с бумагой хорошо?

Он смеется. В его глазах блестит свет. Лучезарный взгляд – это взгляд Давида. Одновременно «темный». Непостижимое сочетание света и тьмы. Хочется узнать его душу.

Давид спрашивает, где я остановилась, непонимающе качает головой, нет, этого отеля он не знает. Я смеюсь: периферия. Интересуется сразу, хороша ли гостиница. Продолжает скользить по мне взглядом и одной рукой тянется за сигаретами. Спохватившись, уже после того, как между нами повисает прозрачный дым, спрашивает, не против ли я. Молча качаю головой и улыбаюсь. Подперев руками подбородок, позволяю себе, наконец, расслабиться и открыто смотреть на него. Он не смущается. Не отводит взгляд. Мы оба улыбаемся. Друг другу и чему-то еще.