Александр Брюховецкий - Без лица. Рассказы

Сон был настолько страшным, что новоиспеченный пенсионер Борис Иванович Хлебцов, подскочил на кровати и долго сидел с выпученными в темноту глазами, постепенно приходя в себя. Сердце билось учащенно: он долго держал указательный палец на запястье левой руки, отсчитывая удары пульса – девяносто пять!.. восемьдесят два… семьдесят пять…

Кое-как успокоившись, он поглядел на спящую жену, та тихонько похрапывала, подложив руку под щеку. Борису Ивановичу хотелось разбудить её, рассказать о том кошмаре, увиденном во сне… а рассказать – значит пережить всё с самого начала… и он решил дождаться утра, вдруг всё позабудется. Но он так и не уснул от яркого и дурного впечатления. Взглянул на часы – было шесть утра, и рассвет уже занимался: кричали петухи, пели птицы расчудесными голосами, приветствуя начало нового дня, где-то плакал ребенок, выкрикивая пискляво: «Не хоцю в садик, не хоцю»! гавкали собаки.

Борис Иванович умылся, поскрёб дешевым и тупым станком щетину на лице, заглянул в спальню: супруга так же спала, не ведая о вселенской печали мужа, которому вчера исполнилось шестьдесят лет, и немногочисленные их гости в виде соседей по подъезду, дружно поздравляли молодого пенсионера с его юбилеем. Эта дата его не так испугала, как прошедшее пятидесятилетие, ведь пятьдесят – особый психологический рубеж человека, заставляющий мысли и чувства привести в порядок, а шестьдесят – это пенсия! Это смирение с возрастом, это надежда на некоторые годы относительного материального и физического благополучия…

Но как, ни крути, возраст есть возраст, и Борис Иванович стал иногда заострять внимание на своём здоровье: то прощупает печень, надавливая на неё периодически – вроде не болезненна при пальпации, то к сердцу прислушается – работает в нужном режиме, кишечник в исправном состоянии, да и сила физическая ещё имеется – двадцать раз от пола отжимается… В общем нет посылов к беспокойству, вот только этот страшный сон!..

Борис Иванович оделся и, зайдя в ближайшую лавку, купил бутылку пива. Пить на людях было неприлично, и он направился к своему давнему другу, который с утра, как правило, был в гараже, копаясь в старенькой иномарке.

– Доброе утро, Михалыч! – радостно крикнул он в полутемный зев гаража. – Ты, как всегда, в мазуте. А день-то, какой!.. Так и шепчет!..

– Привет, давно не заходил! – прохрипел тот из ямы. – Помоги лучше, там ключ на семнадцать – не дай шкиву проворачиваться, я ремень накину!..

– Что опять зажигание?

– Да ни говори, – покряхтывали снизу, – вечно мне с этим ГРМ возня… как, понимаешь, газану! – он проскакивает… новый надо. Мне кажется, что я и помру в этой яме, даже вылазить не надо. Тут и могила мне будет.

Бориса Ивановича передернуло от последних слов вечного механика, а тот продолжал, фантазируя.

– А по мне так лучше в этой яме – расходов меньше. Можно даже гроб не заказывать, чтоб не тратиться, а так – в целлофан завернуть… Ха-ха!

– Ты, Михалыч, совсем ошалел что ли? Разве смерти не боишься?

– А я, Боря, отбоялся. Семьдесят пять уже… сколько раз умирал… давление под двести двадцать как даст – раком ползаю, ну, думаю, вот она, вот она!.. Нет, одыбал – дальше живу. От смерти не убежишь. А чего её бояться? Как кто-то сказал: когда мы есть – смерти нет, когда смерть есть – нас нет. Расходятся наши дороги с ней, Боря.

– Жутко мне от твоих слов, Михалыч. Тут мне один сон приснился, аж страшно рассказывать. Думал, забуду, нет – сидит в голове – как сейчас вижу!.. Я тут с пивом… Ты, того – вылазь, посидим… На душе у меня плохо.

– Счас, Боря, вот-вот… ах, проклятая, наконец-то!.. Всё выбираюсь на свет божий.

Михалыч относительно ловко для своих лет, выбрался из ремонтной ямы, вытер руки тряпкой. Это был крепкого внешнего покроя человек, с дубленной сибирской кожей на лице, которая лежала гладко, очерчивая формы черепа, только дряблая шея и руки выдавали возраст. На тонком его носу сидели огромные очки с толстыми стеклами, от чего глаза всегда казались неестественно огромными от увеличения, но всегда с лукавинкой.

– Пиво, говоришь, принёс?.. Ну, давай, юбиляр! Ты уж извини, что не пришел вчера – не люблю застолье, по мне лучше вот так – один на один, побеседовать чтобы… Так, говоришь, на душе плохо? От чего так?

– Сон нехороший приснился.

– А мне всегда чепуха всякая снится! Ну, давай, не тяни.

– Мне приснилось, Михалыч, что я вроде бы умер.

– Боря, ну какая же это ерунда! Подумаешь – умер! Все мы там будем!