Виктор Кречетов - По реке времен (сборник)

Увлечение охотой пошло во мне от чтения литературы о природе. Сначала это был Виталий Бианки, потом Мамин-Сибиряк, Соколов-Микитов, Пришвин, Паустовский, но более всего меня захватил В. К. Арсеньев. Сначала «Дерсу Узала», потом «Путешествие по Уссурийскому краю». Это увлечение я долго изживал в себе, но в детстве охота была моей мечтой. Теперь я даже литературу об охоте перестал читать. Недавно перечитывал своего любимого Соколова-Микитова. Он рассказывает, как ночью на звук выстрелил и убил воробьиного сычика. Он даже и не знал, кто там, убивать было незачем, а вот взял и убил. Конечно, охотники есть разные. Теперь я охоту признаю лишь как добывание пищи. И никакого спорта.

В детстве я не был слишком жалостливым, хотя никогда не разорял птичьих гнезд. Это было святое. А вот воробьев ловил вместе с другими ребятами. Из воробьев варили суп. Впрочем, не помню, чтобы я его ел. Варили не мы, я лишь помогал кому-то ловить их. Голубей у нас не было принято ловить – это считалось грехом, голубь – птица святая.

А вот кошек и собак мне случалось убивать, причем жестоко, но почему-то хватало на это злобы. Подробностей теперь рассказывать не хочется – стыдно, но и совсем скрывать это тоже нехорошо. Иногда я думаю, не выпусти я из себя в детстве эту жестокость, может быть, она потом сказалась бы в отношениях с людьми. В сущности, эти вольные или невольные мои жертвы стали моим очищением. Может быть, Господь таким образом отвел от меня беду, которая нашла бы меня позже.

Случалось убивать хорей, дикого кота в поле, бессчетное количество сусликов. Рубил голову петухам – выполнял мужскую работу. А однажды мать поручила мне зарезать козленка, конечно, не маленького уже, но и не совсем взрослого козла. Причем этого козленка я пас и постоянно играл с ним, а потом сел на него верхом и перепилил ему горло тупым ножом. Сейчас мне больно писать об этом. Но все это реалии крестьянской жизни. Теперь у меня рука не поднимается ни на кур, ни на кроликов. Но, конечно, все дело в нужде.

Помню долгие бабьи разговоры по вечерам. Когда я был совсем маленьким, мать брала меня с собой, идя к кому-нибудь из соседок. Я скоро утомлялся от этих разговоров и начинал ныть: «Мам, пойдем!». – «Погоди, сынок!» – ласково урезонивала меня мать. И так длилось долго. Эти разговоры были, в сущности, устной литературой и историей деревни. Все, что происходило в деревне и в мире, все находило в них освещение.

Запомнились деревенские гулянья. Раздольные песни. Иногда драки. Мой дружок Иван Иванович Кречетов, по прозвищу Калмык, перешедшему к нему от отца, был знатным гармонистом и играл на всех свадьбах. Ну и ему, как водится, наливали самогонки и до того напоили пацана, что его пришлось откачивать.

К выпивке у нас относились просто: на гулянке пить можно, можно пить немного и для аппетита. Закончив семь классов, я стал работать в колхозе. Мне было четырнадцать лет, и меня посылали с бабами на снегозадержание. Чтобы ветром в поле не унесло с полей весь снег, делались в снегу ямы и кучки, которые удерживали снег.

Когда я приходил на обед домой, мать наливала в стакан граммов пятьдесят самогонки, конечно, не первача, первач шел на продажу, и говорила: «Ну, сынок, давай для аппетиту!». Аппетит после этого действительно был хороший, хотя он и так был неплохой.

Пили у нас всегда из стаканов и обычно стаканами. В деревне у нас в ходу такая сентенция: рюмочками пьют только пьяницы, а нормальные люди стаканами, – считалось, что если человек пьет понемногу, то он любит этот процесс, смакует. А нормальный человек опрокидывает стакан.

К слову сказать, я свой первый стакан запомнил на всю жизнь. Мне было лет четырнадцать. Племянник моей матери Лешка Попков делил дом со своей матерью, и нужно было сломать кирпичную стену, пристроенную к дому. Попросили меня. Я работал целый день. А вечером меня покормили, налив полный стакан самогонки. Я, как и положено, выпил, но, не дойдя до дому дворов семь, захмелел, голова закружилась, и меня стошнило в зарослях лопуха и чернобыла. Это было сильное впечатление, хотя не скажу, что очень нужное мне или в чем-то обогатившее меня.

Отдельно хочется сказать о школе. В первый класс я пошел в 1949 году, школа была еще семилетка. Потом она стала десятилетней и называлась Веселовской средней школой. Это была школа на несколько сел, даже и для таких больших, как Кулики и Александровка. Когда школа стала десятилеткой, в ней стали учиться ребята из окружающих сел, которые должны были снимать угол в нашем селе. Мать пустила к нам на постой троих парней из Куликов. Платили они символическую сумму, но и это было для нас подспорьем. В школу я шел охотно, ждал начала учебного года, а получение в школе учебников было настоящим праздником. Когда я научился читать, то читал все учебники следующего года заранее, как только они попадали мне в руки.