Клара Кёрст - Три лиса Кромахи

Как вы смеете, говорит, горе родительское бередить, хамло вы деревенское, хомуты бесчувственные, каменные бошки, твари мерзкие и постылые, не будет вам теперь покоя, изверги! Родителя обидеть, выкопав единственного усопшего во цвете лет сына, да еще в смерти егойной обвинять.

Документы достал, зачитал, росписи ответственных лиц в морды сунул. Это решило дело.

Все конечно ахнули, на нас с кулаками повернулись. Глаза горят гневом, стали подбирать овощи и в нас, графских детей, целить. Деклан, уж молодым мужчиной считался, авторитет имел, сумел остановить чернь. Повел нас перед стариком извинятся силой, Дик упирался, а я что ягненок, куда поведут. Испугался – ужас, да еще ночь сказывалась, и по сей день в поту иногда просыпаюсь, закусывая наволочкой.

Привел нас, поставил перед грозные очи колдуна. Толпа на нас смотрит, изучает, если что не так, кинется, кабачками забьет. А колдун сидит на стуле неподвижный, брови свел, тяжело дышит, пол глазами буравит, сейчас дырку прожжет. У ног в открытом гробу скелет сына и той самой собаки, что в ошейнике.

Деклан принес ему вежливые извинения, называл нас всеми плохими словами, какие только знал. А колдун, словно его не слышал, когда брат говорить закончил, голову поднял и говорит:

– Проклинаю, проклинаю и проклинаю. Тебя, старший нарекаю властолюбцем. Тебя, средний, разбойником. А тебя постреленок, шулером. Вот вам мое слово. Пусть вас пожрет гиена огненная. Таково мое слово последнее.

Тут нас народ пихать стал, вон выгонять, на улицу проветриться. А в глазах у старика такая бездна плещется, такие волны вздымают, сейчас затопит. Нас оттеснили друг от друга.

Мы неловко улыбаемся, толкаем друг друга локотками, спрашиваем – чего и как. Выходим на солнце. Солнце печет, в теле усталость, глаза слепнут. Добрались до замка и спать повалились, мочи нет. Молва разлетелась быстро. Дескать, графских детей прокляли. Краски сгущают, прошлое ворошат без устали, языками чешут без остановки. Отец без пяти минут наследник престола, обвинение в смерти дяди, морганатический брак, вычёркивание из списков претендентов на престол, родимые пятна на трех мальчиках, исчезновение жены графа и вот теперь проклятие чернокнижника Кромахи.

Отец слег и сгорел в два счета. Затем Кромахи с лица земли исчез, оставив свой тленный прах, некромант его возьми, только душа его прямёхонько к дьяволу отправилась. Тут все и покатилось комом, набирая обороты, как волчок закрутились наши жизни беспутные.

Сначала Деклан порвал со своей нежной баронеткой и женился на богатой, уродливой дурынде из столиц с громким именем, после Дик убил в таверне банкира, в бега. Я – один остался, попал в дурную компанию, не обессудьте, характер восковой, нестойкий, податливый, стал поигрывать, чтобы отвлечься, да и все деньги – фьють, проиграл. Ушел и я из Серебрянной, попрощался с родительским домом, обнял рыдающую старушку Вэллу и – в дорогу. Стал крутиться не без толку в трактирах, на свадьбах, в тюрьмах, в портах, иногда били и калечили, иногда угощали выпивкой и братались. Со временем стало мне везти, стал на большие барыши играть, привык к разгульной веселой жизни. Девочки, вино, перстни, пряности, шелка да антиквариат заморский. Легкая жизнь. Проигрывался, но пока ставка небольшая, мог отыграться. А тут Рогуславу все спустил – ничего не осталось, покрыл имуществом, покрыл да не все, мировые судьи посадить велели на пять цельных годков, поскуды, чтоб им белого света не видать.

Глава 2.

Привкус свободы

Долговая яма – черный колодец с камерами. Камеры – карманы в штанах дьявола. Услышав утренние шаги Рудена, я подумал, что меня накрывает тьма, утопну я в конец в этом колодце полном дерьма. Но вместо того, чтобы привычно запустить тарелку по полу через отверстие внизу, Руден вонзил ключ и провернул его в ржавой ране запора. Дверца визгливо заскрипела.

– Вот, что лис, танцуй и виляй хвостом, у меня для тебя хорошие новости.

– Нежто отпущают?

– Твой владетель перестал платить за тебя. Женился, а бабы ровно ко всему окромя себя охоту отбивают, свет собой застют.

– Счастья ему в супружеской жизни.

Я вскочил так быстро, как будто не валялся здесь тухлой тряпкой долгих и мучительных две недели.

– Давай, двигай. Вот что еще, если тебе негде остановиться, поживи пока у меня, Ляля комнатку тебе какую-никакую отведет, в беде не оставим. Не должно так у людей, жизнь вся кувырком, понимаешь? Эту карусель кто-то должен переломить, в другую сторону пустить обязан, ну вот я, например, помогу тебе в трудную минуту, и мне кто-нибудь поможет. Понимаю, порвать с прошлым трудно, но ты попробуй, сразу не выйдет, не рвись, шею не ломай, но подумай, мозгами поработай. О родителях вспомни, не срами честное имя предков. Я сам отец, дочь гулящая, но добрая, как подумаю, что в беду попадет, а никто не поможет, волосы дыбом встают. Словом, живи, сколько потребуется.