Елена Рябова-Березовец - Венец безбрачия. Сборник повестей об одиноких дамах

На звонок никто не ответил, и Севочка привычно открыл дверь. Квартира оказалась малюсенькой однокомнатной хрущобой. Очевидно было, что здесь только что сделали ремонт, но не до конца, потому что в комнате все было свалено, как придется. Зато кухня дышала живым деревом – темным настоящим деревом от пола до потолка. Кухонный стол тоже был деревянным, темным. И стояли лавки.

Инна, Севочка и Вася, закурили и принялись ждать хозяина. И тогда Севочка сказал виновато:

– Инна, я тебя немножко обманул. Дмитрий Петрович – мой старый друг. Он года три назад развелся со второй женой, разменял квартиру, а сейчас снова хочет жениться. Не фиктивно, а по-настоящему. Надоели, говорит, московские шлюшки, найди мне, говорит, Сева, хорошую девушку из провинции. И когда я тебя увидел, решил, что надо вас познакомить.

– Не бери в голову, Севочка, – сказала Инна, несколько, впрочем, ошарашенная.– Может, оно и к лучшему. Денег за штамп платить не надо. Если он мне, конечно, понравится.

***

Внешне Дмитрий Петрович оказался хоть куда. Лет ему было примерно сорок пять – это Инна как раз любила. Ничего был и рост. А лучше всего – роскошный русый чуб, зачесанный назад волнистым коком, которым Дмитрий Петрович, похоже, гордился и немного пижонил.

Было очевидно, что и Инна произвела на «жениха» благоприятное впечатление. Теснясь в крохотной прихожей, они все вместе просунули головы в захламленную комнату, и Дмитрий Петрович обратил внимание Инны на огромный шкаф темного дерева и старинной работы.

– Этот шкаф, – гордясь, сказал Дмитрий Петрович, – стоит столько же, сколько «Жигули». Антиквариат!

– А «Жигули» у вас уже есть, – скорее подтвердила, чем спросила Инна.

– Нет, «Жигули» мне ни к чему. Я их продал, – отозвался Дмитрий Петрович. – Это роскошь, недостойная русского человека.

И вообще я – аскет.

«Дурак ты, а не аскет», – подумала Инна.

А Дмитрий Петрович в доказательство своего аскетизма, между тем, провел их всех на балкон, который почему-то находился на кухне. Там у него была растянута туристическая палатка со всем необходимым для ночной жизни: раскладушка, спальный мешок, фонарик и даже электричество.

– Вот тут я ночую с апреля по сентябрь, – скромно сказал Дмитрий Петрович, – и потому – здоров и бодр.

Да-а, перед Инной был уверенный в себе мужчина со сложившимся и раз навсегда утвержденным взглядом на вещи. Имеющий к тому же два развода. Инне было о чем задуматься. А, впрочем, это были еще цветочки.

Стали накрывать на стол. Мальчики для душевного расположения прихватили с собой бутылку водки и сухенькое для Инны. В тот вечер Инна не отказалась бы и от водки, но нужно было производить впечатление скромной и славной девушки из провинции.

У Дмитрия Петровича нашлись колбаса и сыр, и Инна взялась их нарезать – как-никак женщина в доме. Однако, увидев, как она режет, Дмитрий Петрович перепугался:

– Девочка моя, кто же так режет!!! – Волновался он. – Надо же по-русски, большими ломтями. Вот так! – И он показал, как это делается по-русски.

Потом Дмитрий Петрович достал большую бутыль, сообщил, что мы – русские – пьем водку только из четверти и аккуратно вылил туда поллитра. Водки сразу стало как бы мало. Вася опечалился, но, взглянув, на увядающую Инну, украдкой шепнул:

– Инуля, по-моему, тебе плохо. Если плохо, скажи, я дам ему в ухо.

– Рано, – ответила Инна одними губами.

Пили, конечно, по-русски – из граненых стаканов (ударение на последнем слоге), никаких рюмок и тем более буржуйских фужеров Дмитрий Петрович не признавал. Для Инны он тоже не сделал исключения – сухое вино ей подали в граненом. А, впрочем, это-то как раз было неважно, ибо фужеры в общежитии водились разве что у домовитого Васи. И у Фила. Вот тут у Инны первый раз потянуло сердце.

А Дмитрия Петровича меж тем несло.

– Мои молодые друзья, говорил он, – давайте выпьем за Россию. Мы с вами подружимся, ведь мы же все, я вижу, русские люди! Я приглашаю вас к себе на Первое мая. Я буду открывать в этой квартире «Уголок России», здесь соберутся лучшие люди Москвы. Я буду одет в русскую косоворотку и плисовые шаровары. А еще из театра Моссовета мне должны подогнать русские по духу сапоги…

«Русские по духу сапоги – это высоко!» – Про себя хихикнула Инна.

Потом Дмитрий Петрович принялся осуждать советскую молодежь за преклонение перед проклятым Западом. Инна сидела ни жива, ни мертва, хотя особого преклонения перед Западом в те годы не испытывала, а даже, напротив, иногда лениво поругивалась с Филом, защищая завоевания социализма и самую честную в мире советскую печать.