Алла Горбунова - Колодезное вино

Чучелко, чучелко —
палка и пальто,
сойки со смеху упали,
землянику поклевали,
но берёзовый обтёсок —
очень страшный отморозок
по имени Бука
их напугал зато.
Но они потом прилетели снова,
ведь надо
землянику кому-то клевать
из сада,
поросшего былью,
то есть тем, что растёт само:
быль-то сорняк,
это сказочку надо придумать,
а быль
нарастёт кое-как,
словно пыль
на вещах,
ведь быль это: боль,
папоротник, звездчатка,
жёлтая плёнка в ржавой бочке,
разрастающиеся деревья,
бледный мох на пальто у пугало,
обтёсок Бука, ставший трухой,
а сойки клюют одичалую землянику,
как будто время
растворяет землю
безмятежной
рукой.

– Огородники, дачники, садоводы, пахари, оратаи, крестьяне,
берите лопаты и вёдра, идите на нашего брата,
копайте для супа, и заготовок зимних, и торговли на рынке,
и ты, бабка, продашь нас и купишь бутылку водки,
а мамаша поджарит нас на сковородке, ибо
новая осень приходит, и время страды:
мы созрели и плоды наши от земли и съедобны,
новая осень приходит, и новое время,
да будет же оно добрым.

Дух картофеля ночью гулял на картофельном поле
и видел: раскинулась ботва на четыре стороны ветра,
а в земле картофель глядел молодыми очами,
и на всех огородах устроили бал прощанья,
осени и последних плодов, выращенных человеком,
а в Новом Свете генетически модифицированная соя
знала: пришло её царство, и плавится пластик,
новая осень приходит, и новое время,
и это последний праздник.

Но старые добрые овощи: кабачок кабацкий, огурец-молодец,
крепкая репка и славная брюква, и огородники, фермеры,
старики и старухи старой земли и последние гномы
водили хороводы среди грядок, от корнеплодов добрых
опустевших и голых: земля отдала всё, что было,
все соки свои и хлеба, всю любовь и силы,
и целовались прощально в пляске лопат и вёдр
кабачок, огурец, репка и славная брюква,
Матфей, Иоанн и Пётр.

господи, взываю к тебе из консервной банки:
вели ей жезлом аароновым расцвесть -
садами в жестяных лучах и клёнах .

– я и сам жестяной,
и все вокруг жестяные клоуны,
в общем дела у меня примерно, как в танке,
то есть в консервной банке,
одним словом —
жесть.

гадал я и думал глупую нервную думу:
изнутри иль извне,
извне иль изнутри,
так ничего не понял.
серебряная рыбка умерла да и не воскресла.
должен я додумать проклятую думу,
чтобы больше никто не умер, а, кажется, не успею.

ах вы такие-сякие жестяные клоуны,
что вы мешаете мне делать мою работу
огненную, мою работу
истинную, мою работу
единственную!

но то, что вы вытворяете, механические барабашки,
кончится с великим открытием открывашки!

де профундис, как говорят, если ты
в консервной банке нюхаешь жестяные цветы, —
это как нюхать цветы в противогазе,
как говорят в спецназе.

но когда к жестяным клоунам
нисходит Мария
и проходит меж них, наставляя ружьё, —
я первый, кто
подойдёт под выстрел.

играешь Ты в кости и держишь пари
с чёртом-жестянщиком, ушлой свиньёй,
что в последний момент перед спуском курка
с ухмылкой закинет меня на выскирь.

господи, взываю к тебе из консервной банки:
вели псалмом давидовым ей цвесть —
мольбой и песнью .

– и Твоим ножом
открой её,
и жестяную острую корону
сними с меня,
и замени шарниры
на сухожилия.
блажен,
кто видит в банке раны ножевые,
но и от банки —
рану на ноже.

Сосуд тумана и стекла —
прозрачна в сумерках земля.
Она – эпическая песнь
индейцев, предков, облаков
во время оно, время родов
горных пород и русел рек,
когда вода свой путь торила
внутри пещер и ледников

и выходила, обрываясь
с высоких скал, когда вулканы
вскипали лавой, и горели
большие трещины в земле,
во время оно, время родов
пустынь и моря, человек
мог стать звездой или травой
и обратиться в игуану.

Во время оно, когда боги
сражались, время сыновей
встававших на отцов, готовых
пожрать рождённое дитя,
когда на смену скудным травам
и камню появился лес
из можжевельника и граба,
полный невидимых зверей