Фотис Тебризи - Черное солнце эросов

Мальчик, прииди, горнеликий,
Утешь меня, исцеляя.
Мрачной чумою греха
Я исполнен, несчастный, неверный.
Мальчик Трисолнечный,
Беги побыстрей, светлоликий,
К горноухающим чащам.
Там тебя ждет несчастливец,
Исполненный мукой…
Сердце мое – одна рана,
Тело болит, а ум – полон проказы.
Ты знаешь ту «проказу»,
О коей я говорю.
Она такая «смешная»!
Многие неисцельно болеют ей
И никогда уж не смогут
Исцеление получить,
Царапая тайную язву ума.
Сердце мое растерзано
Тиграми Калидасы.
Перстами, подобными солнцу,
Исцели ее боль, уврачуй
Мое тленье и смертность.
Я в горячке лежу.
Ум мой покрыт
Горько-влажным туманом Аида,
Без Тебя охладели все члены…
О, разлучение с Тобой
Душа не сможет вкусить.
Звезды погаснут, и горы рассыплются в прах,
Танат выплеснет килик ума в бездну смерти.
Больше я не буду любим, и море любви обмелеет.
По нему пробегать будут тысячи, живущих после меня,
Забавляться песком золотым,
Уже не ласкаемым волнами Бога.
В шторм я иду к Тебе,
Разбивая валы пучины мягким мечем.
Еле волочусь,
Одев последний венок.
Бьюсь со всей страстью ума
За Твою откровенность,
Чтобы в близости жизнь улучить
От Твоего дыханья нетленного,
О, Бирюзовая Говорящая Волна:
Волна – Твой лик,
Волна – Твои руки и пальцы,
Ноги Твои – Волна, и предплечья,
Волны две – лодыжки, две Волны – щиколотки Царя-Духа,
Волны – живот, Волна – нетленная грудь Тайны.
Пусть все хлынет
На меня! Ведь Волны…
Есть Дух.
В такую Бурю я уже не вернусь из Моря.
И буду смеяться над теми,
Кто плачет на берегу обо мне.
Смеяться от счастья и знать,
Что они не поймут,
Что в близости лишь
Жизнь улучить возможно
От Твоего дыханья нетленного:
Дух есть дыханье Твое,
А уста Твои – Двери для Духа.
Ключ Единый к Дверям —
Отца Твоего нежная душа,
Самая нежная душа Бога,
Потопившего колесницы Фараона,
Приставшие к моим смертным щиколоткам.
Ты сбил их Великой Волною,
Колесницы разлучения с Тобою,
Чернокрылый Отец в черном хитоне непостиженья,
Отрок светоуханногиацинтовокудрый, внезапный.

Капельки дождя во вкрадчивом веяньи ветра.
Мотылек перестал биться, сбивая с крыльев пыльцу.
Он распят. Завтра он станет Солнцем,
Которое стало Мотыльком и распялось.

Меня учил не унывать Владыка,
Хотя другие бросили, увы,
Гнушаясь смрадом от моих одежд.
Лишь Он мне лил на слипшиеся кудри
Ценнейший мускус, так что забывал
И вспоминал я то, что сокровенно.
И нет другого таинства, поверь.
Лишь Бог со страстною любовию бесстрастной,
Лишь Бог с необоснованной, безликой,
И безлюбовной страстию любви!

Неизбывною жизнью болею,
Тщетно в мире взыскуя надежду,
Но к руинам пичужною трелью
Ты зовешь меня, Знаемый прежде.
Мы в подвалах резвились, искали
Пропитанье: кузнечиков, змей,
И было такое незнанье знанья
Сильней и смелей…
Зрачки как горчичные семена.
Нам давали призрачные имена:
«Марлен Дитрих», «Полосатый убийца»,
«Райский котик», «Плюшка», «Рыжий»,
«Серый», «Кеша», «Пряник»,
«Утешение блох», «Внезапный»,
«Змеелов преискусный Вакхишка»,
И «Прекраснохватающий мышку».
Мы порхали порфирно, острые когти впуская
В плоть рубиностеклянную мышей,
Лягушек и змей веероюрких.
Раз иной добывали кузнечиков,
Горных цикад – перламутровоглазых певуний,
А бывало, и птах быстрокрылых
В трепете низвергали в траву.
Люди в уединенной горной пустыне,
Отшельники калив бессмертных,
Мальчики-созерцатели из песка
Нам давали
Дар морской лозы, пленительно соленой,
Хотя вовсе безвкусной,
Плод пучины блистающей моря:
Октоподов, супьезок бросая,
Требуху морских дивных животных.
И вот мы, радостный клич издавая,
Заглушающий Патроклоахилловы кличи,
Наподобие дудочек иерихонских,
Бросались к исполненной миске.
Наша жизнь была мигом пред Богом,
Но Господь изменил нас, как камни, объяв:
Манна нежная пала, как египетской земли
Оранжевый прах. Бог нас в хлеб превратил,
Нежно-мягкий, будто бы пир уготовив ума.
Мы воскресли с мертвым умом,
Глубоколиким, прекрасноуханным:
Строй котов, строй мужей совершенных,
Мужей непорочных, жрецов.
– Но как было то? – Сумею ль поведать, Панкаллий?
Лучше же Каллистом я нареку тебя,
В речи искусный, прекрасный.
Десять лет ты скрывал нашу тайну.
И вот, на пороге отшествия в небо
Ты расскажи ее всем нам в ночи́ ,
Что луною объята, виннолунным сияньем.
– Слушай же, бедный, зовомый теперь Елисеем.
«Зябликом» кличут тебя, «Бутузо́м»
И «Фантомноумершим»,
Я, Панкаллий, уже окрыленный и когти
Выпустивший божественного желанья:
Мышь небесную дивной мысли о Боге
Ловким прыжком расставания с плотью
Исхитить готовый
Из житниц священных учений.
О, тучна эта мышь!
И я утучнюсь крылатой и легкой Любовью!
Вот, начинаю песнь надмирных мелодий:
«Горы охвачены тишиною: горный сумра́к
Стал их ветром, аврою мглистой,
Томящей и пробуждающей цветы,
Дабы златоуханными голосами
Возвеличили над пустынею моря
Любовнопленительный Логос.
Видели мы, как спустился к нам тот,
Кто «Скалой» наречен и полон
Бескровножреческих гимнов, крылатый,
Старец с Нектарной Планеты – Христа,
Тень Тысячесолнечного Отца.
Вот, явилась тень его, тихая тень,
Ласково к земле припадая,
Скала смотрела на нас
Очами божественного Леопарда.
О, старец, в очах сокрывающий бездну.
Как скала, источал он мирру любви,
Липкую, как мед поцелуев Льва.
Льва от колена Давида-царя,
Льва, распятого и воскресшего
Из пещеры тенистой Гефсимании…
О, шумело море под нами,
Вспыхивали падающими звезда́ми
Сумрачные горы… Он звал нас
На нашем языке… – Мяу-мяу…»
Я, толкователь жалкий, произрекаю:
«“МЯУ” – “М<���ой> Я<���хве> У<���врат души>”»…
О, божественными улыбками просияли
Наши кошачьи уста и, о чудо,
Мы встали на задние лапы,
Все, как один, в ряд, как сыны пышнопоножных Ахейцев,
Так пожелал Бог, мы лики обрели человечьи
И обступили его, увенчанного простым Трисветлым Птеротом,
Иноки, чины ангелов новые…
И обнял он нас: «Дети мои…»
А море билось крылами голубя,
Искрилось под ветром наших восторгов…
Стали восторги объятьями тайных ущелий.
Гимн мы воспели новый и чистый
Сияющему Саваофу, Льву Саваофа
И Голубю Саваофа, милого Отца:
«Воспойте, горы! Винная гроздь солнца,
Источись в кубок ущелий, утоли
Нашей Любви страстное биенье!
Мы сошлись с отцом для таинственных
Жертв Тебе, бескровных, благоуханных.
Бескровный жрец воздел руки над чашей,
И умы наши стали чашей бескровной.
И запели небесных чинов сладкие безличья:
«Боже, Боже, Ты безбрежен.
Сыноотцова Любовь, Ты безбрежнонежен.
Отцесыновний Эрос, верен любимым своим.
Отцесынодухожеланен, безликий.
Благоуханноотцесынодухонепостижимопрекраснопленительнотиховысок.»
Ныне прошло уже сто тысяч лет с того мига.
На Планете Сладчайшей мы все.
Только ты, Елисей, задержался.
И все не обретаешь узорчатого хитона.
Десять лет я молчал, и еще десять тысяч лет…
Но вот, усладил вас беседою сладкой.
Я, Панкаллий, певец Сияющей Ночи.»
Для ума, цветущего…