Валерий Шубинский - Рыбы и реки

Аггелом с зерцальною трубой —
в хоррор пыли? В сине-голубой
страх – птенцом, замерзшим на пару?

Нет, ни в то, ни в это не замру.

Буду инфракрасным дурачком
вздрагивать над суженным зрачком.

Буду в громкой раковине жечь
до дыханья стершуюся речь.

Кто это, где это? В лунном сиянии
ездят на лодках, ходят пешком.

(Тучки небесные родом из Дании
сизым присыпаны порошком.)

Или скрипят по периметру скверика
восемь скамеек на ржавых цепях.

(Щелканье жестких лучей и истерика
ветра, который ничем не пропах).

Родом из Дании, родом из пения,
родом из Туле, из дали, со дна.

(В полночь заканчивается шипение
ветра – и схлопывается луна)

Но до утра выдыхают на столиках
блюдца, и звери волшебных кровей
Ходят на лодках, ездят на роликах
в люминисцентной пыли до бровей.

Фальшивых лучей о лучи залипание
и куст-птицеед из какого-то сна,
колючие земли (сплошная Испания!),
вертлявая дырка (луна не луна).

Бочар ввечеру у разобранной лошади
вчерашнюю воду поделит на две,
и вырастут травы в канаве у площади
и мелкие урки завоют в траве.

Кто на' воду воду поделит и не' воду,
останется точкой в парах наверху,
он будет командовать желтому неводу
ловить рыбоеду китов на уху.

И двинется безднами карла встревоженный
с холодным виском и белками как ртуть,
и луч воспаленный, а то отмороженный,
попавший в нору, озарит ему путь.

Когда же наверх по веревочной лестнице
топазы сменять на целебных червей
поднимется он – вдруг увидит, как бесится
луна не луна в полурамке своей.

Серых ветел оседающие талии.
Лес и ветер и так далее.
Постный ломоть новенькой луны.

К десяти тупеющее зрение.
Например, непонимание, презрение.
Цокот тишины.

С пустырей, еще пустеющих,
веет. Пожилые, те еще
цверги роются в траве.

Над махиной заржавелою,
над листвой зелено-белою
воет воздух, веет ве…

Веселы леса садовые,
то пивные, то медовые
там, за рвом.

Это птицы специальные
звуки издают спиральные
твердым ртом.

Прапорщики пузатые,
прапорщицы усатые,
дети их острозадые.

Эмбрионы эфирные,
тучи пепельно-жирные,
небеса волосатые.

Как-то воздух извивается,
словно где-нибудь взрывается
самолет.

А потом – удар, полученный
сквозь его излучины
в булькающий рот.

Магазин, стакан томатного,
матового, ароматного,
с солью или без.

Кровь простая, безуханная,
кровь без раны, кто-то с раною,
с болью или без.

С круглой Украйны, гулкой Kубани
С островорончатыми губами
Вестники сна.
Выблядки крона, черные краны,
Сплющенных крон болтливые раны,
Данники дня.

Осемьнадесять: ветвь оседлали,
Крикнули скрюченными телами
Все в унисон.
В синем под серым плавает стая.
Вестники сна – и весть их простая:
Это не сон.

Так – чтобы луч завился, играя,
В воздух забился волглый от грая
Винтиков дня,
Так – чтобы тучи выжать и выесть,
Но неотвесным ливнем не выпасть
К донникам дна.

В белом на белом, сером под синим
Хлещется стая: то керосином
Брызнет в канал,
То приостудит сполох горючий,
То, как моллюски, ляжет на тучи
Грязный коралл.

С крайних окраин, с дальнего тыла,
Где волколакам кровь их постыла,
Не солона —
Что же им? Богом свиться сторуким,
Или откроет звонкий свой люк им
Ненька-луна?

Эта наша жизнь в тени большого сада,
С правой или с левой стороны пруда…
Что ей было надо? Мало было надо.
Что осталось? Полупамять, ерунда.