Дмитрий Драгилев - Тор-шер

Транспарант «Billigbestatter» 2 2 Можно перевести как «дешевый гробовщик». красуется едва ли не на фронтоне одного из вокзалов германской столицы. Странно, почему до сих пор не догадались использовать для этой информации афишные тумбы? Референций много. Поневоле вспомнишь и Дюма, и Ильфа, и Целана, и memento mori. И все же даже Берлин, то сумасшедший, то вот такой, почти макабрический, расхолаживает: население движется прогулочным шагом. «Въезжая в эту страну, словно влезаешь в домашние шлепанцы», – сказал однажды рижский радиожурналист Алексей Романов. Мне пришла в голову несколько иная фраза: Германия – зона недомашнего консервирования. Или псевдодомашнего? Дежурная вежливость, условная добропорядочность, тихо пестуется общий знаменатель – калориферное, среднеарифметическое тепло. Однако пожаловаться на полный дефицит мимики нельзя. Эпизоды, свидетелями которых я был в середине нулевых, сегодня, наверное, не достойны упоминания. И все же приведу некоторые.

Негр – немцу, попросившему его маленькую дочь вести себя потише: «Ты сейчас вылетишь из автобуса» (Du fliegst jetzt aus dem Bus raus).

Немка при виде турецкой семьи – он, она, дети во множестве (по-мусульмански запеленавшая себя мать окружена чадами мал-мала-меньше, которые облепили ее со всех сторон): «Бабы нужны для того, чтобы детей иметь» (Weiber sind dafür da, Kinder zu halten). «Не я их отец» (Ich bin nicht der Vater), – ищет аргументы мужчина.

Не только в общественном транспорте, но и в городе вообще периодически материализуются «наши», чей дресс-код и фенотип неумолимо мутируют в местную сторону – не опознать. Нечто подобное иногда происходит и с «ними». Так немецкий журналист, руководитель пресс-конференции на конгрессе по ксенофобии, был сильно похож на русского актера, исполнявшего главную роль в «Секретном фарватере» – советском фильме о Второй мировой. Но отличался плохой (немецкой!) дикцией и странными гримасами: то потупит взор, то улыбнется без видимых причин на серьезной теме. Не потому ли, что в докладе представителя России преобладали слова: «практики», «идентичность», «субкультура», «дискурс», «электоральный ресурс», «моральная паника»… Не помню, как реагировал переводчик. У толмачей зачастую роль незавидная. На другой встрече – корпоративе топ-менеджеров – в составе российской делегации присутствовали депутат Государственной думы, шефы «Н-тяжмаша», «У-газпрома», строительных, лесопромышленных, водных и продовольственных отраслей. Организатор зачитал приветственное слово, перечисляя известные имена, дескать, в разные годы в данное историческое здание заглядывали на огонек канцлеры Гельмут Коль, Герхард Шредер, а также Франц Бекенбауэр, которого иногда называют немецким кайзером. Переводчица (на немецком): «В разное время этот зал посещали бывший канцлер Коль, бывший канцлер Шредер и германский кайзер Франц Бекенбауэр».

Впрочем, вернемся к шлепанцам. Время от времени на одной из линий метро возникает призрак… стихотворца. Обутый зимой в сандалии, поэт-бомж просит милостыню в каком-то автоматическом режиме, глухой скороговоркой бубня и затверженные куплеты-сонеты, и дежурный «жене-манж-па-сис-жур». Смотрит «искоса, низко голову наклоня», при этом настолько быстро движется по проходу (перегоны между станциями длятся не дольше минуты), что кинуть ему в стаканчик «этвас копек ауф дем штюк брод» технически невозможно.

Набоков в «Даре» писал о том, как в утренних берлинских дворах звучали слова Prima Kartoffel , произносившиеся «тонко и сдержанно-певуче». Нынче на многих улицах видишь лавки смуглых зеленщиков, поминутно выкрикивающих самым развязным и в то же время цельнометаллическим тоном: «Томатен айн ойро, томатен айн ойро!!!» Зычная фраза «помидоры за один евро» звучит совсем по-турецки.

Каждый пытается сбыть свой товар как может. Еще недавно процветала реклама по телефону. Неожиданно в твоей квартире раздавался звонок, и незнакомый человек предлагал тебе сыграть в лотерею, суля неслыханные результаты, среди которых возможность попасть на модную телевизионную передачу, или пытался навязать страховку; в крайнем случае советовал приобрести что-нибудь. Убалтывающего обрывали на полуслове. Бодро начатая фраза вербовщика: «Heute möchte ich Ihnen die einmalige Gelegenheit geben…» – прерывалась глаголом «aufzulegen» и короткими гудками. Ради такой фразы стоило позвонить, ибо она хороша сама по себе: «Сегодня я хотел бы предоставить Вам уникальную возможность… положить трубку».