Виктор Кустов - Провинциалы. Книга 5. Время понимать

И он вместе со всей атеистической страной не задумывался, что «гордо» – слово, однокоренное с «гордыней»…

Впрочем, его если и заносило в самоедство, то не часто и не надолго. Может, оттого, что производственным и карьерным успехам он в молодости предпочитал сердечные переживания, увлекаясь часто и страстно. Потом встретил Елену, и окрыляющая любовь позволила им вдвоем создать свой мир и в нем защититься от надуманных страстей. Именно любовь сделала его счастливым. Любовь и удовлетворение маленьких исполнимых желаний. И этого было вполне достаточно, чтобы любить жизнь в целом, и он ее любил изначально и без сомнений, считая, что земная жизнь по замыслу того, кого называют Богом (а он понимал, что это олицетворение главного Вселенского закона), – это место, где человек изначально должен был быть счастлив, реализуя желания, наслаждаться удовлетворением.

В этой понравившейся ему гипотезе, противоречащей многим догмам (зачем же все валить в кучу, не все желания порочны), был детский задор и игнорирование той истории, которую он изучал и знал со слов признанных толкователей прошлого. Он считал, что именно этой эмоциональной триаде – «желание – удовольствие – удовлетворение» – предназначено продвигать человека от низменных страстей к постижению более высоких, уже не физических удовольствий, а тех, что приносят познание окружающего, творческое преображение, полет мысли…

Но мнение оппонентов все же поколебало его уверенность в том, что он все правильно понял в этой гипотезе (а как же первородный грех?), заставив искать ответ на этот вопрос.

И опять же, все не случайно в этом мире. Даже те или иные книги приходят к человеку в предназначенный час. Во всяком случае трактат «Посвященные» француза Шюре, жившего в девятнадцатом веке, пришел к нему тогда, когда стал очень нужен.

И открыл то, о чем в атеистической стране, при атеистическом воспитании он не мог и подумать.

Это было знакомство с новым миром, невидимым, неведомым, но раздвигающим привычные рамки освоенного и ограниченного материального до бесконечности, которого он до этого времени не мог даже вообразить.

Прочитанное перевернуло, казалось, накрепко усвоенное.

Подобное случилось с ним до этого только единожды, в студенческую пору, когда после обязательного изучения томов с основами марксизма-ленинизма, диалектического материализма вкупе с теорией Дарвина о происхождении человека от обезьяны ему вдруг попала в руки самодельная, напечатанная на машинке и вставленная в картонный переплет книга о дзэн-буддизме.

Именно тогда он совершил свой прыжок от обезьяны к человеку…

Каждая страница «Посвященных» была открытием. Подобным тому, что древний грек Пифагор с его теоремой «о штанах, которые во все стороны равны» был прежде всего философом, основателем целого учения и школы, а потом уже тем, кем знал его Жовнер по учебнику геометрии.

…Он вдруг вспомнил об этой книге и Пифагоре в ожидании инспектора, наблюдая за дамой, по возрасту годной ему в дочери или, как это стало нынче модно (не страшит же участь Содома и Гоморы), в любовницы, неустанно разговаривающей по телефону. Он не сомневался, что той неведомы ни дзен-буддизм, ни книга умного француза, да скорее всего, она уже не помнит и автора теоремы из школьной программы, она была из нового поколения, для которого СССР всего лишь миф, сочиненный предками, ничего не понимающими в нынешней жизни, в значении денег, удовольствий, возможностей… Они уже свое отжили, а у нее все впереди. И это все, при удачном стечении обстоятельств, позволит ей стать богатой… И счастливой…

Она убеждена в прямой зависимости второго от первого.

А он нет.

Получение удовольствия как главная цель существования…

Но ведь он сам не так давно не сомневался, что двигатель существования человека – та самая триада?..

Да, он и сейчас не отказывается от нее, но только слишком разные, даже полярные у них с этой дамой, судя по всему, представления о том, что подразумевает понятие «удовольствие»… Физические и физиологические удовольствия, которыми нынче соблазняет всяческая реклама, присущи самым низшим слоям общественной человеческой пирамиды. Слой же, к которому он относил и себя, и своих знакомых и где к низшим видам удовольствия добавлялась любовь (но не секс), был первым по-настоящему соответствующим предназначению человека.