Елена Есина - Восемнадцать ступенек. роман

Тем летом мне было лениво мечтать. Поступление в институт, большие города – это всё было таким ещё пока далёким и несбыточным. Какую профессию избрать, я почти не задумывалась. Учитель литературы, филолог, переводчик… Гуманитарий по натуре, я тянулась к машинописному тексту как тянутся к прохладной воде в жару. Но пока времени на планирование взрослой жизни было больше, чем достаточно, и поэтому мои мечты становились коротенькими и простенькими… Не об утраченной же девственности мечтать! И я грезила лишь о новых джинсах, о полном собрании альбомов Наутилусов, о поездке на рок-фестиваль, да о собственном фотоаппарате.

Но в самый разгар летней грозы, я внезапно осознала, что никакая фотография не способна отразить всё богатство оттенков неба, подобного этому.

Я схватилась за кисти и палетку засохшей акварели. Намочила лист чистой водой и принялась смешивать краски прямо на бумаге. Пигменты текли и смазывались в непонятной мне закономерности. Подмалёвок постепенно обретал некое подобие бушующего грозового неба.

Лист бумаги стремительно сох в духоте комнат. Тонкой кистью я попыталась изобразить забор, стену завода, рельсы с замершим на них грузовым составом. Но линии путались, мазались, кривились, насмехаясь надо мной – неумехой, необученной и жалкой.

Я пожала плечами и принялась раздумывать над тем, кому из людей впервые пришла в голову мысль отобразить видимое вокруг себя на холсте. Или сначала были скалы, поверхность земли, широкие листья деревьев, глиняные таблички?

А еще я думала о том, что есть истинное искусство, и где та грань, то предел, за которым ребяческая мазня становится мировым шедевром?

Посмотрев на кривенькие линии, я сморщила нос и приняла решение прогуляться на досуге до художественной школы и поговорить с учителем моей одноклассницы о перспективе и цветовой гамме.

Мир постепенно обретал форму, выплывал из серого хмурого облака. Учитель, коротавший летние каникулы в двухэтажном кирпичной здании художественной школы, был мне рад. Я забегала почти каждый день, и мне с чувством, толком и расстановкой объясняли смысл перспективы, её виды. Я поняла разницу между своими лубочными пейзажиками и Искусством, заставляющим людей смотреть на картины глазами художника. Со мной поделились книгами по живописи и рисунку, научили подготавливать холст к работе, показали, как правильно отчищать кисти, растолковали, как выбрать материалы для работы. Я с упоением рисовала всё свободное время, пробуя разные материалы и инструменты. Кисти, мастихин (это такой специальный нож), мотки шерстяных ниток, губка, собственные пальцы… Акварель, гуашь, скверно пахнущее масло, пастелевые мелки…

По городу я ходила как во сне, вглядываясь в мельчайшие трещинки на асфальте, создающие непередаваемые сочетания ломаных линий. Я смотрела, как играет солнце в кленовой листве. Подмечала малейшие оттенки закатного неба. Удивлялась, как причудливо слоится штукатурка на стенах старинных домов. Следила, как хаотично нарастает изумрудный мох вдоль железного желоба водопроводной колонки.

Наверное, впервые жизнь не казалась мне скучной.

С людьми же было общаться, как и прежде, нелегко, но я научилась притворяться. Постепенно завязались приятельские отношения со старшими ребятами, оккупировавшими двор вечерами с гитарами и лёгким смехом. Они чувствовали во мне некое родство, называли себя металлистами и до первых петухов репетировали в маленьком – два с половиной метра на три гараже. Я была им признательна за то, что они считали меня своей и взяли под свою опеку. Доморощенные неформалы, сильные и жесткие, но нежные и романтичные в душе, ребята гордились дружбой со мной, правильной домашней девочкой. Расскажи я новым приятелям о беде, постигшей меня, моя поруганная невинность вмиг была бы отомщена, но как было стыдно признаваться в своем падении! И я просто наслаждалась общением, весьма своеобразным, обсуждала с ребятами прочитанные книги, вежливо отказывалась от любого алкоголя, иногда рисовала кому-нибудь эскизы татуировок, и даже под настроение делала наброски. Эти листочки, вырванные из альбома, до сих пор со мной. Вот Славка с гитарой, лохматые волосы, крупный подбородок, красивые задумчивые глаза. Вот Фима – крупный, кудрявый, с сочными губами и огромными кулачищами. Вот Валерка, веснушчатый, рыжий, в напульсниках ACDC.

Жизнь вошла в колею. Тем не менее, некий шлейф грусти тянулся за мной, куда бы я не шла. Он стал частью моего образа. Я словно привыкла прятать в глубине мыслей и за черными стрелками на верхних веках свою непохожесть на сверстников.