Людмила Бержанская - Зачем?

– Знаю. Мне помнится, что проектировал какие-то станции метро в Ленинграде.

– Совершенно верно. А теперь представь: кем работать там?

– Архитектором.

– Видимо, своих хватает.

– В эту касту просто так не пробьешься.

– Так же как и у нас.

– Франсуаза – врач, а он – в магазине.

– Во-первых, смотря кем, во-вторых, мне кажется, в Европе на это смотрят не так строго.

– Думаю, мы ошибаемся.

– Может, все проще. В Ленинграде у него прекрасное социальное положение. Он знает себе цену, как профессионал. Имеет не квартиру, а апартаменты.

– Уже дом.

– Тем более. А в Париже – квартира жены.

– Съемная.

– Даже так?

– Даже так.

– Общество жены. Практически, чужие дети. Кстати, как девочки к нему относятся?

– Хорошо. Франсуаза воспитала их так: отец – советский солдат-победитель, которым нужно гордиться.

– Гордятся?

– Не знаю. Но относятся очень тепло.

– Папа, если тепло, уже чудесно. Ведь они все-таки выросли без него. Иногда тепло чужих людей теплее, чем любовь близких, – сказала я, а сама подумала: давно известно, что очень любящие и заботливые родители часто оказываются ненужными взрослым детям. Одни говорят, что дети – наши самые требовательные критики. Другие – чем дольше мы живем вместе, тем лучше знаем недостатки друг друга, которые, чего греха таить, раздражают. А если мама с папой заняты больше собой и работой, если между ними и детьми есть расстояние, которое называется эгоизмом, то это расстояние не дает повода для непривлекательной информации. Вот тут-то и включаются фантазии на тему любви к родителям. Чем больше расстояние, тем больше фантазий. Боже мой, как ищут мам и пап, которых никогда не видели.

4

– Па, ты опять пишешь статью?

– Я начал писать воспоминания.

– О чем?

– О жизни.

– С детства по сегодняшний день?

– Нет. Воспоминания о войне.

– Воспоминания или раздумья?

– И то, и другое. Размышления о том, что победа оказалась горькой, а поражение – не таким уж унизительным.

Из письма папы к сестре Зине.

Москва. 15.01.42 год.

…. Мне пришлось видеть выжженные деревни. Я был свидетелем пожара, которого никогда не забуду. Горела огромная деревня, подожженная со всех концов. Когда мы вошли в деревню, оставшиеся жители (женщины и дети) вылезли из подвалов и со слезами рассказывали о хозяйничании представителей “высшей расы”. Но слов не нужно было. Деревня, которая представляла собой огромный костер, была лучшим подтверждением и лучшим рассказчиком о только что минувшем.

Ты, Зина, не представляешь себе, что такое современная война плюс с немцами. Я говорю: плюс с немцами – потому что это не люди…….

– Ты, доченька, даже представить себе не можешь степень этой горечи. Ради чего больше 50 миллионов трупов? Это же территория огромной страны, уложенная телами голова к голове, ноги к ногам. Всех возрастов: от младенцев до дряхлых, девочки и паскудницы, донжуаны и импотенты, гениальные и тупоумные, удачливые и бездарные. Один к одному на сотни, сотни квадратных километров. Их не трудились считать. Но посчитать, мне кажется, можно. Из среднестатистического размера тела. Господи, кого там только нет! Французы и русские, немцы и англичане, американцы и поляки, украинцы и датчане, чехи и казахи, румыны и белорусы, итальянцы, греки – кто еще? Зачем они умерли? Что дала миру их смерть? Зачем человеку нужна смерть себе подобного? Зачем погибло столько миллионов? Еще нарожают? От кого? Сколько женихов погибло!

Папочка как-то опустил голову и замолчал. О чем он думал? Может, о том, во что выль ется планете Земля массовое убийство Разума? Интересно, сколько людей погибло во время всемирного потопа? Мне кажется, меньше. Природа, похоже, гуманней людей.

Я не мешала. Я понимала: говорит он о том, что болит до сих пор.

Не знаю, сколько длилось молчание. Пять, десять, двадцать минут – какая разница. Он не молчал. Он молча страдал. В воспоминаниях, в гневе, в боли, в тоске, в безнадежности.

– Понимаешь, остались одни мальчики.

– А ты? А твои сокурсники по университету?

– Да, что ты! Их по пальцам можно было посчитать. Но были еще и те, кто уехал в эвакуацию, кто остался в оккупации, те, кто руководил этим позором. Да, да, позором. Я говорю о тех, кто до войны, во время войны и после нее говорил и говорит: вы всегда и во всем будете зависеть от нас.

– Каким позором?

– Победой.

– Ну, и словечко ты подобрал.

– Дело, доченька, не в слове. Если путь к победе устлан миллионами трупов, рекой крови, неизвестно какой длины и ширины, то разве это дорога победы? Зачем нужны были трупы детей и женщин? Чью победу эти курганы из мертвецов приближали? Нашу? Фашистов? А если бы они остались живы? Тогда бы наша страна не победила? Зачем был нужен парализующий ужас? Чем он коснулся наших руководителей?