Верона Шумилова - Марьяна

– Не тяни, Федор. – Марьяна коснулась рукой сумки почтальона. – Не терзай душу. Да и не время шутить.
– Вот тебе и на! – тут же спрятал улыбку Сивуха. – Хотел, как лучше. Вижу, что чернее тучи… – Он засуетился, открыл сумку. – От Саньки тваво письмо и ишшо от кого-то.
– Что же ты так долго? – нетерпеливо воскликнула Марьяна. – Давай письмо… – и, сверкнув красивыми глазами, выпрямилась, сдерживая вырывающуюся наружу материнскую радость, боясь не совладать с нею и разрыдаться, но лишь заблестела мокрыми темными глазами. – Не томи, Федор!
Сивуха, наконец, достал два треугольника, как два белых кораблика, и, внутренне радуясь за хорошего человека, подал их Марьяне:
– Доброго человека и пчелка никогда не жалит. Принимай хорошую весточку. Спешил, каб скорей, таво-сяво, доставить ее.
– Спасибо, – только и вымолвила взволнованная Марьяна и торопливо побежала по чисто выметенной дорожке в ярких цветах к крыльцу, выкрашенному в зеленый цвет.
– До скончания войны в дом твой добрые бы вести! – искренне пожелал вдогонку Марьяне Сивуха. Он следил за ней влюбленными глазами и думал, что красивее женщины в своей жизни и не видел: «Гарна, як рожева квиточка, а усмишка – що сонечко ясне. И де ж Илько знайшов таку царыцю, таку королевну?»
Поправив на плече потертую сумку, Сивуха облегченно вздохнул и зашагал мимо частого штакетника к Павлине Сидоркиной, у которой на фронте были две дочери: Соня и Тоня. Одна из них написала матери.
Марьяна села на верхнюю ступеньку крыльца, положила рядом с собой чужое письмо, даже не взглянув на него, а письмо сына, с его мелкими, такими знакомыми и родными завитушками, прижала к губам и замерла, успокаиваясь: в эту минуту она знала, она точно знала, что ее Сашко жив; жив и летает на своем краснозвездном ястребке и бьет ненавистных фашистов.
Дрожащими руками развернула тонкий лист бумаги.
«Здравствуй, дорогая мама! Появилась свободная минутка. Спать хочется – ужас. Но еще больше хочется сообщить тебе, что я жив и здоров…
«Жив и здоров…» – вторично перечитала Марьяна, неловко качнулась вперед, закрыла глаза и заплакала: слезы радости капали на листок, размазывая буквы в яркие темно-синие пятна.
«Трудно сейчас, мама, – читала она дальше, хлюпая носом и не вытирая слез, – но мы не трусим перед врагом. Сейчас охраняем переправу через… – следующие слова было густо замазаны тушью, но Марьяна и не пыталась их прочитать. – Верь, родная моя, – еле разбирала сквозь слезы следующие строки, – я буду бить фрицев столько, сколько надо и где только встречусь с ними. Успехи уже есть: подбил два фашистских стервятника. Представлен к награде.
Мамочка, очень скучаю по тебе…»
«Скучаю по тебе…» – снова перечитала Марьяна, перебирая пальцами письмо, точно хотела убедиться, что оно на самом деле есть: вот оно, в ее руках, а не в мыслях, и вновь расплакалась: слезы потекли солеными ручейками в рот, капали на тонкое голубое платье. Отплакав, смахнула ладонью с листка дрожавшие капли слез и снова читала:
«Как бабушка Аня? А Вилька и Даша? Что слышно от отца и Клима? Крепись и жди нас. Мы обязательно вернемся.
Целую тебя. Александр.»
Сложив аккуратно письмо сына снова в белый кораблик, Марьяна положила его себе на колени, аккуратно прижав чуть вздрагивающими ладонями.
«Он жив, мой мальчик. И будет жить! Должен…» – и видела перед собой среднего сына, высокого и стройного, с черными цыганскими глазами и лишь пробивающимися на верхней губе усиками, которые так украшали его.
«Должны все жить… Все! – думала, медленно успокаиваясь. И уже порозовело ее тонкое лицо с маленьким прямым носом и яркими пухлыми губами, заблестели большие черно-бархатные глаза в пушистых темных ресницах. – Они должны жить! Как же иначе? Иначе… Но ведь война…»
«А другие не хотят жить? – кто-то изнутри оборвал ее мысли, и Марьяна съежилась, как от сильного удара, ибо поняла, что это святая правда: ее муж и сыновья не лучше других, которые уже погибли и еще погибнут. Не лучше… Такие же…»
Не могла, не смела дальше додумывать свои тревожные мысли Марьяна и, спрятав их поглубже в свои тайники, взяла в руки чужое письмо.
«Кто бы это? – подумала тревожно, посмотрела на обратный адрес и зашелестела дрогнувшими губами: – Часть вроде бы Сашка… Бизунов Мэ. Вэ. – прочитала вслух прыгающие незнакомые строчки. – Бизуно-о-в…»
Эта фамилия ей была не знакома.
«Кто это пишет мне? – раздумывала, всматриваясь в чужой почерк и чувствуя какое-то волнение во всем теле. Сдерживая его, медленно стала раскрывать белый плотный треугольник, который тут же угодил своим острым углом в ее болезненное сердце.
Читать дальше