Евгений Баранов - Не убоюсь я зла! Частям особого назначения посвящается

Чека, тем временем волок большую резиновую лодку с навешенным сзади мотором, на вопрос-«где взял» ответил-«купил», кивнув вдоль пирса. Там болтался маленький катер со снесенной теперь надстройкой-«там у борта». Моментально разобрались кому-что: Балаган-на катер, Боб, Чук, Джон-в лодку, Чека-в нос с пулеметом, Феникс-за мотор. Завелся двигатель катера и он направился к выходу в море. Теперь все радары его засекут и каждый, уважающий себя джентельмен, сочтет себя просто обязанным выпустить вслед катеру весь наличный боезапас, а на лодочку в суматохе, никто и внимания не обратит, мало-ли их тут болтается. Мотор завелся с третьего раза с помощью длинного шнура и еще какой-то знакомой женщины легкого поведения, которую кстати вспомнил рулевой. Балаган спрыгнул в лодку уже когда отошли метра на два от берега. Феникс дал газ и берег, в ярких огнях пожара и клубах дыма, медленно пополз за корму. Ну Феникс-правь. Ты теперь у нас великий кормчий. На тебя вся надежда. Россия еще ждет нас, и мы вернемся!

К утру, что называется чуть свет, устав от бесконечного вычерпывания кепкой воды из лодки, мокрые и грязные, замерзшие от свежего ветерка, срывающего пену с волны, наконец, благополучно высадились, почти там где хотели. Километров шесть в темпе, чтобы согреться, и можно сказать -дома. Немного «почистив перышки», в полной боевой-предстали, для доклада, перед комбатом. Еще на подходе к базе, заметили: какие-то части спешно высаживались, другие грузились на корабли. Суета. С устатку, не сразу сообразили, а когда сообразили – разбираться было поздно. Выложив все без утайки отцу-командиру, ждали высочайшего решения. Комбат потер небритую щеку ладонью, крякнул, вроде как с досады и разразился длинной речью, достойной военноначальника такого ранга. Только к концу речи удалось вникнуть и понять, что большая часть сыр бора из-за них. Задействованы такие высокие эшелоны, что если поглядеть – шляпа упадет. «Короче, мужики, – закончил свою речь комбат, – быть тише воды, ниже травы». Ну что же и на том спасибо. Могло быть, наверно, и хуже. Зато теперь есть день-другой на отдых, по крайней мере в это верится. Еще нужно найти замену ребятам, хотя равноценную – вряд ли. Зашли на склад и под причитания и ругань начсклада, сдали ему все что осталось. Видя бешенные глаза и побелевшие костяшки кулаков, начальник не решился развить свою мысль о том, что нужно сделать с теми, итог теряет вверенные ему фонарики.

Все шестеро молча сидели под той же стеной на кирпичах и курили. Прошли сутки с небольшим, вроде бы ерунда, но эти сутки, как тысяча лет. И вернувшиеся обратно сейчас чувствовали себя абсолютными дураками. Говорить не хотелось, от сигарет-только горечь во рту и противно на душе. Да, ребят не вернешь. Жизнь идет дальше и живым нужно жить. А здесь, чтобы жить, нужно выжить. Остаток дня прошел в никому не нужной суете. Вечером в разбитом, засыпанном мусором подвале появился новый человек. Заметил его глазастый Балаган, шлявшийся, как обычно, по помойкам и пополняя свою бездонную сумку. Там же он встретил парнишку, который собирал непонятного назначения прибор, покачивая лысой головой, повязанной платком, и цокая языком от удовольствия. Из путанных объяснений Балагана было ясно, что самые нужные вещи и люди встречаются только на помойках и что он лично гарантирует «насчет лысого». Конечно, гарантии Балагана стоят немного, как уже известно, но проверить не мешает.

Примерно через час с помощью кучи хлама из проводов, ламп, каких-то схем и непонятных слов, скорее всего матерных, Джон с удивлением услышал в трубке голос матери. Мать он не слышал уже давно, а не видел и того больше. Растерявшись, смог только сказать: «Здравствуй, мама. Это я.» Мать что-то спрашивала, говорила и вдруг, замолчав, спросила: «Ты где, сынок?» Что ей сказать? – «мама я жив… здоров… не волнуйся… все нормально…» Мать, сердцем почуяв недоброе, заплакала в трубку, что-то говоря сквозь слезы. Джон, может быть, впервые в жизни почувствовал себя подлецом. Сказать матери ничего не мог, не имел права, да и будет-ли ей от этого легче? Не сказать ничего? Так тоже не мог, представив ее худенькие плечи, вздрагивающие под шалью, седую голову отца, прильнувшего к телефонной трубке с другой стороны, щека к щеке с матерью. В горле – ком, в груди сдавило. Смог только выдавить из себя: «Я вернусь, мама! Вот увидишь, я обязательно вернусь». – и рывком оторвал трубку от уха, понимая чего стоят его обещания и сколько их уже давали до него. Ну Лысый, я тебе сейчас! Предупреждать надо. Балаган повис на руках, не дав добраться до виновника. Обессиленный Джон сел, постепенно отходя от накала. После третьей подряд сигареты сказал: «Ладно, посмотрим на что ты сгодишься, можешь бросить шмотки там, в углу». Лысый, пожав плечами и бормоча что-то про неблагодарных людей, кои нет-нет да встречаются-исчез в углу подвала вместе с Балаганом. Там они сейчас же стали хвастаться друг перед разными, на их взгляд, незаменимыми вещами. Ближе к ночи собрались почти все, кроме Боба-тот на корабле в медсанбате. Ему все завидовали. Повезло же, валяется на чистых белых простынях и к девчонкам пристает. Хотя насчет девчонок-зря. Корабль военный-все мужики. Не было только Чеки.