Сабит Алиев - Рассказы

Марта не любила говорить о своей жизни, в этом смысле она была замкнутая. Всё, что мне было известно о её прошлом, о детстве, учёбе, вообще о её жизни до того, как я познакомился с ней, я узнал только потому, что сам расспрашивал. А её, как ни странно, это раздражало. И когда я, движимый естественным любопытством, принимался выпаливать один вопрос за другим, её ответы становились всё лаконичнее. У меня как психолога не хватило ума понять, что вызвано это желанием что-то утаить от меня. Ей тяжело было говорить о себе. Она стеснялась, конфузилась, просто не умела откровенничать.

– Вот уж, любопытный ты человечек, – сказала Марта мне, – голова умная, глаза хитрющие… а как же калечишь русский язык! Сердиться на тебя невозможно. Никогда не унываешь. Вокруг все унывают, а ты веселишься как на празднике. Сердце у тебя русское и язык острый, прямо не поверю, что ты кавказец. Вот только акцент. Мне иногда думается, что ты говоришь так плохо нарочно, чтобы посмешить меня.

Я любил читать, но книги, которые я читал, казались ей ужасно скучными. Рассказы Чехова, Булгакова…

– Мне нравятся писатели, – как-то начала говорить она, – которых никто не издаёт, безвестные драматурги, чьи пьесы в лучшем случае раза три показал какой-нибудь авангардистский театр. Я не могу заставить себя читать Толстого или Мопассана. Я одеваюсь у лучшей портнихи города, но тотчас бросаю платье, даже самое любимое, как только узнаю, что у него появился двойник. Точно так же я обращаюсь со своими писателями и художниками: как только мои подруги начинают их признавать, я «уступаю» их им.

Очень скоро я снял на краю города отдельную квартиру, как хотела Марта, и она переехала ко мне. В квартире, куда мы вошли, мебель была расставлена с большим вкусом. Впрочем, в это мгновенье я почти ничего заметить не мог: я двигался как во сне и ощущал во всём какое-то благополучие. Мы стали жить вместе, я был счастлив только от одной мысли об этом. Мне было хорошо, и я бы век не покинул эту квартиру, пока она была рядом.

Марта не разрешала мне заходить к ней в гости, на ту улицу, где я увидел её в окне, – говорила, что живёт с мамой, а та очень строгая и религиозная, век её не простит, если узнает, что она встречается с мужчиной другой веры. Какая вера? Я тут голову терял.

Несколько раз Марта покидала меня, извиняясь, что вынуждена уходить по неотложным делам. Возвращалась поздно, уставшая и молчаливая.

Как-то мы пошли в ресторан. К нам подошёл небольшого роста мужчина средних лет, худощавый, смуглый, с очень правильными, чёткими чертами лица. Глаза чёрные, но небольшие. Когда он подавал карту с меню, внимательно смотрел на Марту и как-то странно улыбнулся. Та внезапно вспыхнула и резко встала.

– Пойдём отсюда! Я не хочу, чтобы нас обслуживал этот нахал!

– А что ты так волнуешься? – ответил я. – Не захотели, пойдём в другой ресторан.

– Козёл… Если бы я сказала одно слово людям, которых знаю, ноги бы его здесь не было.

Говорила она ещё что-то гневное, но я этих слов не расслышал. Моё сердце тревожно забилось.

Мы никуда не пошли, а вернулись в нашу маленькую уютную квартиру. Она бросилась на диван и потянулась за сигаретой. Затем, увидев записку, лежавшую на книге, поспешно развернула её. Записка была наспех написана карандашом. Не дочитав, она скомкала бумагу.

– Это мама, – глубоко вздохнула, – так и не научилась писать ручкой. Вчера получила от неё записку и забыла напрочь. – Она села, опустив лицо в ладони, будто обдумывала что-то серьёзное. Затем оделась и ушла, сказав, что идёт к маме. Я зашёл в комнату и, открыв окно, посмотрел на небо. Там повисли маленькие серые облака, словно куски ваты. Ветра не было, и облака, казалось, застыли на одном месте. У меня возникло чувство, что небо передаёт моё настроение. В ожидании Марты я не заметил, как уснул. Проснувшись, я увидел, что в комнате беспрестанно мелькают отсветы. Я приподнялся и глянул в окно. «Гроза», – подумал я, и точно, была гроза, но она проходила очень далеко, так что грома не было слышно; только на небе непрерывно вспыхивали неяркие, длинные, разветвлённые молнии: они не столько вспыхивали, сколько трепетали и подёргивались, как крыло умирающей птицы. Молнии не прекращались ни на мгновение; была, как это называется в народе, воробьиная ночь. Я глядел на часы, они показывали без

четверти час ночи, Марты всё ещё не было. Я вышел, решив отыскать её, где бы она ни была. Впервые я отправился к ней домой.

Мне долго не открывали дверь, потом будто неведомая рука открыла её. «Наверное, мама», – подумал я.