Вера Филенко - Переведи меня (сборник)

На ней было шёлковое платье (новое ли – непонятно, не разглядеть) и длинные перчатки по локоть, за который её цепко держал мужчина средних лет. И Рубик потом долго ещё ждал посылки на их адрес, мстительно представляя себе, что в ней окажется мышеловка, которая сработает, как только один из них откроет пакет, но больше им посылок не было; а ещё – совсем недавно – он долго стоял в темной прихожей и мялся с ноги на ногу, ожидая, пока выйдет хозяин, и даже почти прокрался на свет из тёплой кухни, где на порог выскочила толстая женщина в чёрном платье и замахнулась на Рубика тряпкой, но тут заметила коробку в руках и почти ласково вытолкала его на улицу громадным животом. Там Рубик твёрдо решил, что в коробке должны были быть чашки, тонкие дорогие фарфоровые чашки, и тут же услышал за дверью звон).

Под Рубиком уютно стрекочут спицы, в корзине подрагивает последний свёрток на сегодня, отвезёт его – и можно будет отправиться к себе, перед сном представлять все дома, в которых так и не побывал. Библиотека в доме лысого старика, которому привёз складную удочку, нежная гостиная в мансарде непрерывно кашляющей женщины, расписавшейся за спортивный купальник, просторная кухня в доме толстухи, пахнущая корицей и дегтярным мылом, – и везде он желанный гость и добрый друг. Рубик оставляет велосипед у шлагбаума и долго идёт к тяжёлой двери мимо железного забора, за которым с лязгом цепей и зубов мечутся породистые церберы. От коробки в руках неприятно пахнет – кажется, рыбой. Рубик думает о том, что рыбу посылают мафиози, когда хотят предупредить о скорой смерти за дело, слушает остервенелый лай псов и с нервным смешком думает, что посылка наверняка по адресу. Бронированную дверь открывает рыжая женщина в брюках, её щёки и руки в муке. Из-за её спины выскакивает кряжистый лабрадор и валит Рубика на пол, как кеглю. Женщина хохочет, поднимает его, скороговоркой выпаливает: «простите, заходите, что же вы стоите, холодно, Лорд, фу!» и затаскивает Рубика внутрь, ведёт длинным коридором в большую светлую столовую, усаживает за стол, спрашивает, будет ли чай (что за глупости, конечно, будет), и уходит, оставляя его одного. Рубик ошалело осматривается (так далеко он ещё не заходил и не знает, куда себя деть: белокипенная скатерть на столе (впрочем, с деликатным рубиновым пятном – от вина или варенья), бесконечно длинные стеллажи с книгами (засунутыми кое-как – их явно читают), картины, пластинки, игрушки на полу, цветы в вазах – всё это кажется Рубику таким живым, знакомым и одновременно далёким в своей несбыточности, что ему хочется упасть на пол и плакать, уткнувшись лицом в длинный мех шерстяного ковра). В столовую возвращается женщина, её щеки всё ещё в муке, но руки чистые. Она несёт поднос с фарфоровыми чашками (должно быть, точно такими же, как те, что разбились на кухне, куда Рубика когда-то не пустили). За чаем она спрашивает про родителей (нет), про девушку (нет), про учёбу, дела и кинотеатр (нет, нет, нет). За стенкой хлопает дверь, и в столовую входит смуглый мальчик лет шести, а за ним такой же смуглый мужчина, он говорит: «всем привет, у тебя лицо в муке».

«Правда?», удивляется женщина и добавляет: «а у нас гости», тянет всех к столу и говорит: «давайте пить чай, это Рубик, он принёс нам посылку, кстати, где она, Лорд? О нет, Лорд», и снова убегает, а Рубик сидит за столом, тихо пьёт остывший чай, шевелит пальцами наконец согревшихся ног и думает: «какие к чёртовой матери мафиози, господи», а через три дня он останавливается у газетного киоска, пытаясь выкорчевать из жирной цепи складку брюк, видит заголовок: «молодой бизнесмен найден мёртвым на берегу городского канала» и фотографию на первой полосе. Лицо Рубика пылает, он с силой рвёт ткань, выкидывает из корзины конверты, коробки, пакеты. И бесконечно долго крутит педали, думая: «там должна была быть ошибка, пожалуйста, большая, большая ошибка».

От крыжовника на коже оставались частые мягкие занозы. Валентин задумчиво трогал их щетину – короткую, тонкую, словно игрушечную, – и щекотно проводил ею по губам, воображая, будто пальцы стали кактусами или крохотными ежами, в общем, чем-то нестерпимо нежным и чужим. Ещё четверть ведра, и можно будет лечь в гамак, натянутый между двумя соснами, листать сырые страницы старой энциклопедии, а потом вздремнуть или даже пойти на речку – да что угодно можно будет, степенно рассудил Валентин. Через час от жары загудел воздух, по дороге вдоль участка проплёлся грузовик, гремя газовыми баллонами; «а нам вчера как раз поменяли», зачем-то вслух сказал Валентин, с кряхтением поднял полное ведро слабыми руками и медленно, чтоб не развернуть, пошёл к дому. Вечером нужно ехать в город: на вторник назначена комиссия в кардиологии, в очереди стояли с осени, как тут пропустить, а там уж посмотрим.

Читать дальше