Яна Павлова - У вас разве сердце от этого не болит? Сборник рассказов

Жена покинула Ивана Ивановича. Сын Ивана Ивановича оказался сыном не Ивана Ивановича, а того, ради кого покинула Люборучкина супруга. Затворником Иван Иванович стал после этих – важнейших, читатель! – событий в его жизни, но лишь за одно из них ему дали настоящую награду.

Вот она. Смотри. Красная глянцевая бумажка и тысяча рублей заламинированная – она из десятка, что Люборучкин получил. Десять тысяч рублей – такова нынче такса предательства.

А это новая рукопись, начата несколько месяцев назад. «Коллекторша скользнула глазами по кухне. Обжигаемый её взглядом, таракан не удержался на потолке, упал на обеденный стол. Пётр Иваныч дрогнул, заплакал: „Где же мне жить?!“»

Надо сказать, женщина из коллекторской службы жгла взглядом не таракана, а Люборучкина. Если бы Иван Иванович бегал по потолку, то, несомненно, упал бы на пол. У женщины были губы ниточкой и очень жёлтые зубы – выпуклые, объёмные, коричневые по краям. Она пришла в застиранной фиолетовой кофточке и длинной бежевой юбке, делающей необъятные бёдра ещё необъятнее.

– Где же мне жить? – несколько месяцев вопрошал пустую квартиру Люборучкин.

А теперь люди в форме клеили на дверь Ивана Ивановича какие-то бумажки. Брезгливые женщины писали в блокнотах и спрашивали о чём-то.

– Где мне жить? – повторил Люборучкин, охнул и выхватил у рядом стоящей работницы социальной службы блокнот.

Иван Иванович кинулся наверх, в спину кричали, но не преследовали. Люборучкин бежал, улыбаясь, и что-то строчил.

Он споткнулся в пролёте между этажами и увидел рассветный город. Солнце толкнуло Люборучкина Ивана Ивановича. Пошатнувшись, он спиной ударился о стену и почувствовал, как рыжий горячий свет вошёл в его грудь, стал его кровью и, сметая страх, ворвался в сердце.

Глаза слезились. На Люборучкина впервые за последние годы падал рассыпчатый солнечный свет.

– Танюш, воды. – Страшный голос хрипло проник в сон. Таня видела чудовище: чёрная огромная тень надвигалась на неё, но вдруг упала и захрипела: «Воды!», а потом завопила, раскрыв розовую пасть с дрожащим в глотке язычком…

– Тань! Тань! – кричала бабушка. – Вставай!

Дед на жёлтой постели бился в судорогах.

Лохматая, в задравшейся сорочке, Таня стояла испуганная и шептала:

– Скорую? Скорую?

Бабка суетилась, мешая, звала бригаду пить чай, каждого из них знала лично, ибо всю жизнь работала в медицине, только судебной. Она дёргала приехавших за халаты, причитала: «Как же я одна?! Я же одна не смогу! Спасите его-о!», а потом бросалась к фотографиям с чёрными лентами и молила сурового черноволосого мужчину: «Меня забери! Меня!» Бабке налили воды в тёплый стакан, дали таблетку. Таня вжималась в кресло, обнимала свои колени. Плакала.

Деда увезли.

– Помолись, Танюш?

«– Жить будет? – Будет». Таня всё пыталась посмотреть ему в глаза, но видела лишь закатившиеся зрачки. «Умрёт, – думала она. – И я никуда не уеду. Потому что если уеду, то умрёт и бабушка».

«Не уедет, останется», – бабка скрыла улыбку, повернувшись спиной к внучке. Луна светила в её лицо. Располневшая, расползающаяся по швам, в ночной сорочке до пят и узкой косой едва ли не ниже пояса, бабушка стояла в свете луны, глядела на неё и морщилась: «А всё-таки нехорошо…»

«Сейчас улетит», – подумалось Тане.

Принесли молоко, поставили в печку. Раньше бы Таня бегала заглядывать: плёнка появилась? Чуть кисловатая, но такая вкусная! Пальцы продашь – душу оближешь.

Сегодня Тане не хотелось ни молока, ни бабкиной доброй ругани.

– Пошли к деду?

– Пошли, – весело согласилась бабка.

– Ты почему такая счастливая?

– Чего? – спохватилась та. – С чего это?

– Вот и я говорю: с чего это?

– Так… – бабка посмотрела сначала на часы, потом – на стол, после моргнула несколько раз и скользнула взглядом по Тане, – позвонили б… Ну, если б… Если б того…

– Ладно, – Таня вздохнула, – пошли.

На улице свежело: пахло тающим снегом, слякотью и морозом, переходящим в весну. Пели птицы, и Тане страшно хотелось жить. Проснуться в одном из тех городов, что изображают на открытках: миллиарды живых огней в ночи. Проснуться в надышанной солнцем веранде, видеть пылинки в столбцах света, падающего из окна, выйти во двор, вдохнуть нарождающуюся зелень, раскинуть руки, расхохотаться.

Дед был бодр и играл с мужиками в карты. К врачам пошла бабка, а Таня присела на краешек больничной койки и, не смотря в лицо деда, тихо сказала: