Верона Шумилова - Любовь – во весь голос… П О В Е С Т И

– ублажь. Тяжко с двумя, а ты уехала… Я зарекся, что не буду пить, значит, не буду. Сказал что связал, вот так… Последняя-распоследняя… Загляни в душу мою разнесчастную… – булькали в его горле бессвязные слова, и он, мотая головой, стискивал ее руками. – Вернись в дом… Дети голодные. И я, как тот пес шелудивый… – Василий согнулся над столом, часто шмыгал носом и снова, кляня водку, звал жену: – Та-а-нька… Слышь? Дом пустой, вот и пью. Только поэтому… А приедешь, вот тогда… – блуждая вокруг мутными глазами, тут же успокаивал себя: – Ничего, что выпил. С горя ведь… Вот будет рядом Таня, скажет-прикажет в самый последний раз: ««Василий, возьмись за ум, пока не поздно», – и он возьмется. А как же? Была бы она дома. Ради нее, Таньки… Навсегда! На всю жизнь… – Качнувшись вправо, Василий боднул тяжелой лобастой головой, будто отгонял надоедливых мух, набычился на бутылку: – Эх, мать твою-раствою! Вот она, миленькая… Вот она, родненькая… – и в который раз, пуская по бороде слюну, звал: – Та-а-нька! Оставлю эту… Ты мне дороже всего… А еще детки… Я гад такой! По рукам и ногам, стерва, связала. Воли нет… – Он еще долго матерился, скрипел зубами, путаясь пальцами в густой шевелюре грязных волос…

На кухне было тепло. В плите дружно пылали сухие поленья, и она дышала жаром. На ней грелась полная выварка воды; рядом, на двух табуретках, стояла детская ванночка.

– Ка-а-тька! Доченька-а-а! – Василий запнулся и, схватившись рукой за тумбочку, прижал к себе сынишку. – Слышь? Будем купать Олежку. Темно уже, и ему спать надо. Наш маленький утомился… – Он крепко поцеловал мальца, отчего тот заплакал, но Василий не обратил на это внимания и стал его тискать: – Вот он, мой сын! Радость моя… Лю-лю-лю! – и щекотал губами его тепленькую шейку. Олежка совсем неожиданно залился радостным смехом, хотя на глазах блестели слезки. – Мое счастье родное… Моя надежда – Василий снова щекотал губами грудь малыша.

Выставив два передних зубика, Олежка отчаянно хохотал, хватая ручонками за нос отца.

– Катенька! – опять позвал дочь. – Сюда иди! Кому сказал?

Из комнаты вышла тоненькая темноглазая девчушка с толстой косичкой, в которой синел смятый бантик. Теплое голубое платьице было в многочисленных пятнах.

– Папа, ты звал меня? – спросила, глядя на отца. Не дождавшись ответа, подошла к братику и прижалась губами к его крохотной ножке: – Олезенька…

– Да-а-а, – наконец освободился Василий от своих навязчивых мыслей. – Искупаем его, доча, и уложим в кроватку. Пора ему спать.

– А я хочу к маме… Когда она приедет?

Положив широкую ладонь на головку дочери, Василий погладил ее и заморгал светлыми ресницами, гася слезы:

– Скоро, доченька. Сколько у тебя пальчиков на руке?

– Э-э-э, пять… – и стала считать: – Один… два… три…

– Через столько дней и мама вернется. Ну-ка, посмотри за Олежкой, а я приготовлю ванночку. – Василий положил сынишку в коляску, поправил под его головкой голубую подушечку, и Катя стала его качать.

Василий поднял голову, насторожился: он о чем-то думал, но недолго. Поспешно подошел к столу, оглянулся на детей, и, махнув рукой, что, наверное, означало: будь что будет! – налил в стакан немного водки. Подержал в руке, по-видимому, снова решая для себя вопрос: пить или не пить?, рывком выдохнул из себя воздух и выпил, блаженно ощущая, как горячая струя обожгла горло, а затем и грудь. Пошарил голодными глазами по тумбочке и, не найдя ничего, вытер губы рукавом и медленно подошел к плите. Она пылала. Прикрыв глаза и чувствуя себя на подъеме, с умилением слушал детскую колыбельную., которую пела своему братику Катя. Расслабляясь и светлея лицом, думал о том, что недавно ее пела Таня, добрая и славная жена, а теперь вот Катя, а он, отец, в который раз не сдержал свое слово. Представив на миг Танино измученное лицо и подернутые болью глаза, ругнул себя. Не надо было пить… Жена в больнице, мучается, страдает по его вине, может, и не спит. А он?.. Он, гад, выпил полстакана и еще столько же. Зачем? Не выдержал… Подонок и только! Нет никакой силы воли… – Василий качнулся: у горячей плиты самогон действовал быстро и наверняка. – Как же так получилось? Почему довел себя до ручки? Раньше, года три назад, не пил. И в рот не брал… Любила его Таня, и он ее. Нежное, ласковое создание… Какая жизнь была! А теперь, мать твою… – Он снова посмотрел на малышей, почесал затылок и, глянув на стол, где стояла бутылка с недопитой водкой, вздохнул: – Ну и что, если не часто? Никто же не видит. Раз, два – и в дамки… И, притом, пока Таньки нет… – и с легкостью опрокидывал, как карточный домик, свои зыбкие доводы, только что посетившие его, заполняя душевную пустоту другими мыслями: – Ладно, будет последняя. Последняя-распоследняя!.. С завтрашнего дня завяжу. Вернется Таня, будет рада…

Читать дальше