Владимир Муляров - Так бывает…

Может, конечно, случиться и так, что все получится, что задумано у них там их неумными вождями. Не знаю. Честно. Потому как в истории такой беды еще не было. Но участвовать в построении государства на морях крови и горах костей своих соплеменников, я категорически не могу! Ибо порядочность всякого из нас определяется твоим личным неучастием в беззаконии. И более – ничем!

Но если спросит меня кто-нибудь из вас по поводу всего, что с нами случилось тогда, скажу вам, как на духу: помню только один Нескончаемый Свет, исходящий от нашей страны и ее людей. И не помню ничего, кроме этого Света. Он пробивается даже и сейчас сквозь Кровавый Саван, которым покрыта наша Россия. И еще помню счастье от того, что всех тех, о ком я вам рассказал, мне довелось знать и всех их любить! Смотрю на старые фотографии, что чудом у себя сохранил, и вижу спокойные, беззлобные лица, исполненные всяческого человеческого достоинства. Красивые лица тех дореволюционных людей, как образ Божий! Как в церкви на иконах. Поминаю их всегда: красных и белых, богатых и бедных, живых и мертвых, всех. Они до сих пор все для меня живы, здравы, дружны и веселы. Как и тридцать лет назад В той нашей Брейтовской бане.

Такой вот у меня рассказ вышел. Годы берут свое и требуют рассказать о главном. И, слава Богу, что хоть жить есть где, да голова цела!

За сим прощаюсь с благодарным читателем, ваш Александр Сергеевич Павловский. Потомственный дворянин, аристократ, ученый и инженер, а ныне – извозчик на пролетке во французской Ницце. Лета тысяча девятьсот двадцать пятого от Рождества Христова…

(Памяти моего прадеда Александра Сергеевича Павловского и иных былинных предков, трудами которых созидалась Российская Империя.)

Мое знакомство с Рахманиновым? Это все напоминало побег заключенного из хорошо охраняемой тюрьмы. Да, да, да, дражайший граф Монте-Кристо, вот вам ваша одиночка с толстенными стенами вокруг. И медная ложечка для взламывания этих самых стен! И никаких вам аббатов Фариа по соседству!

Так вот. Рахманинов. Сергей Васильевич… Кто бы еще писал ноты с шестью бемолями в ключе? Или с пятью диезами? Или с растяжками в две октавы? Нас в музыкалке не учили играть в таких невостребованных тональностях. Так же как и садиться пальцами на шпагат! В особенности трудно от того, что читка с листа еще хромает. Так-себе, на троечку читка, с большой натяжкою.

Но красив! До чего же красив! Какие краски, и как они тебя «забирают»! И ты невозможно, невыносимо не, не, не, не, не, невыразимо в словах хочешь все это исполнить! И дело усугубляется тем, что тебе всего-то пятнадцать, а твоей новой и совсем еще молоденькой училке по специальности, Виктории Валерьевне, всего на восемь лет больше, но она уже закончила Консерваторию. И ходит она, словно бабочка порхает! А ты в нее, ну… влюблен, конечно же! Ведь ты же нормальный пацан, с нормальным развитием! Ах, эта твоя юношеская платонически-возвышенно-мечтательная влюбленность! Она щедро удобряется и великой музыкой, которой ты учишься, и лирикой Есенина, которого ты тоже превозносишь. И эта твоя потребность любить растет на этой благодатной почве, превосходя все пределы, разливаясь на все вокруг тебя. И на Викторию Валерьевну, и на девчонок в школе. Причем, на всех! И такое вообще возможно только в юности. Потому что только в юности любовь бывает настолько чистой, настолько еще ничем не изгаженной, настолько возвышенной и настолько искренней, что может охватывать собою многих! Как в молодости Пушкина! И не только Пушкина. Они потому и великие – те, кто сумел сохранить в себе чистоту и силу той самой Первой Любви, которая однажды в тебе пробудилась, не опошлив и не испоганив ее обыденностью взрослых твоих дней. Они потому и великие, что смогли любить все и вся. Любить яро, неистово, неослабно и нескончаемо! Тогда внутри тебя и рождается такой внутренний порыв, что тебе все возможно становится. Что бы ни захотел, за что бы ни взялся. Когда внутри тебя полыхает тихое, чистое пламя Любви! Только в Любви возможно все суметь и ни в чем ни усомниться, соединяясь с Богом. И любить, любить, любить…

Идет весна. И воздух Донецкого апреля, такой синий и теплый, еще не знойный как летом, он, этот воздух, уже наполнен несказанными ароматами цветущих садов! Потому что природа, как и ты, очень, очень спешит жить! И в голове у тебя, конечно, никакие не уроки! Ведь ты весь внутри бурлишь, будучи переполнен счастьем, которое невыразимо в словах! Оно, это счастье, просто есть. В тебе, в весеннем цвете, в глазах озорных девчонок, случайно столкнувшихся с тобою на улице. В их улыбках и мимолетном смехе! В… Да во всем! Все сейчас залито счастьем, и все это чувствуют! На то она и молодость! На то она и весна! И даже драчуны из соседнего поселка перестают тебя задевать при встрече. Потому что и они – такие же самые дети шахтеров, как и ты.