Андрей Ставров - Вракли-3. Записки «пятьюшестьвеника»

– Будешь курить зелье окаянное, аккурат в геенну огненную угодишь! Одно спасение – удалиться в пустынь аки орёл крылатый!

После это она вспоминала о делах и исчезала.

В этом месте долина раздавалась вширь. По течению Реки от берега до скал тянулся луг, с пару километров в длину и почти с полкилометра в ширину. Здесь был сенокос наших друзей и здесь же они оставляли немого сена для старушек. Луг упирался в небольшой грибной перелесок, который выходил на берег бурного притока. Перейти его вброд с шестом мне было нетрудно, даже с женой на плечах. А если идти вверх по притоку, то в четырёх километрах от устья можно было попасть в фантастической красоты каньон. Вода прорывалась через узкий проём в скалах с идеально ровными вертикальными стенами, словно воротами и падала вниз небольшим водопадом. Омут под водопадом был рыбным и мы с женой часто приходили сюда… подремать. В пространстве, замкнутом с одной стороны скалами, по краям крутыми берегами, густо покрытыми деревьями, под воздействием солнца на водяную взвесь образовывалось несметное количество отрицательных ионов. Минут двадцать я ловил хариусов на обед, а потом мы с женой, сморившись от избытка озона, растягивались на прогретых солнечными лучами огромных валунах и дремали пару часов. После такой физиотерапевтической процедуры организм пел и требовал немедленного подкрепления – голод был просто зверский. Тут же разводился костер и я зажаривал парочку хариусов, чтобы, значит, наскоро перекусить перед обедом. От избушки по крутой тропинке можно было подняться вверх. На высоте метров триста над уровнем Реки начиналась неширокая пологая долина, через которую бежал ручеёк. Долина постепенно поднималась всё выше и выше. Поначалу её окружали невысокие склоны, поросшие с северной стороны травой и мелким редким кустарником, а с южной – лиственницами, берёзами и осинами. Северный увал в середине июля в хорошие годы казался красным из-за обилия горной клубники – самой вкусной ягоды, которую мне приходилось пробовать в жизни. Мы собирали её, перетирали с сахаром и получали что-то вроде варенья потрясающего вкуса. Со сбором клубники медлить было нельзя – как только ягоды созревали, медведи выедали всё на корню и приходилось собирать уже по ягодке или долго искать нетронутые участки. Долина была покрыта по пояс травой, в ней пряталась самая разная живность – от кабанов до глухарок. Через несколько километров долина кончалась, начиналась глухая тайга и тропа вместе с ней круто вздымалась вверх. Если пройти ещё несколько километров, то можно было выскочить на край леса, откуда открывался вид на альпийские луга и далёкие заснеженные вершины. Часто мы переходили вброд приток Реки и шли ещё несколько километров. Долина резко сужалась, Река делала несколько поворотов, и на галечных косах я ловил спиннингом лосося, которого здесь называли ленком.

Наших приятелей, которые собирались у нас дома отведать таёжных деликатесов, больше всего потрясали не описания красот или наших встреч с местным населением, а наше таёжное ежедневное меню. Как я отметил ранее, особенностью образа жизни в тех местах было то, что почти всё время мы тратили на добычу пропитания. Как правило, с собой мы брали чай, кофе, сахар, соль, пряности, муку, немного сухарей и крупы. Остальное добывали сами ружьем и удочкой. Ружьё обеспечивало нас мясом. За все годы я только один раз принял участие в охоте на косулю и когда увидел дело рук своих, закаялся стрелять в кого-нибудь крупнее глухарки. Поэтому основной нашей добычей были рябчики, которые водилось там в изобилии. Более того, часто утром, выйдя из избушки, я слышал их нежный пересвист. Буквально в десятке метров на ветвях дерева сидела целая стая. Жена говорила мне, сколько штук нам потребуется сегодня и я, как в тире, сбивал двух-трёх. После первого выстрела стая не улетала, с интересом наблюдая, как один несчастный кувырком падал на землю. Иногда они попадались во время наших походов по окрестностям. Бывало, мы встречали стайки глухарок или копалух, как их звали местные. Одной нам вполне хватало на два дня. Самцов же глухарей я встречал лишь однажды, но в них не стрелял. Куда нам пять-шесть килограммов мяса! Случалось, что нас посещали охотники и тогда они привозили излюбленное наше лакомство – мясо, печень и язык марала. Более вкусного мяса мы не пробовали никогда. Даже кусок чистой мякоти, сваренный в воде, был нежным и ароматным, а про бульон и говорить не приходится. Шашлык из печени доводил до изумления, а отварной язык в качестве закуски был несравним с иными деликатесами. Но все-таки основной нашей пищей была рыба. Каждый вечер я ставил донки. Это три-четыре больших тройника, на которые наматывались кишки рябчиков, глухарок или внутренности пойманных ранее хариусов. Донки забрасывались в небольшие заливчики с песчаным дном. Утром на каждом тройнике сидело по налиму. Небольших, граммов по пятьсот-семьсот. Я их потрошил, складывал в большую миску знаменитую печёнку, одного брал с собой, остальных оставлял воронам и мелкому зверью. Не корите меня за такую расточительность. Однажды, когда совсем стемнело, я подошёл к месту, куда недавно забросил донку и осветил дно фонариком. Дна не было видно, несколько десятков налимов крутилось вокруг наживки! В тех местах налим, как и елец, считался сорной рыбой! Жена случайно обнаружила, что уха из налима с гречневой крупой просто объедение, особенно когда я добавлял в неё перетертую с солью печёнку. Впрочем, печёнка, приготовленная в водяной бане, была самостоятельным блюдом. После неё хваленая тресковая печень казалась грубой и примитивной пищей! Но ни что не могло сравниться с хариусом. В Реке он редко достигал веса более полутора килограммов. Чаще всего я ловил грамм под восемьсот. Двух штук нам вполне хватало на обед. Для правильного приготовления рыбы, её нужно было выпотрошить, добавить внутрь немного соли и подождать с полчаса. За это время разводился большой костёр. Угли, по мере образования и прогорания, осторожно сгребались в сторону. Далее хариус нанизывался на деревянный шампур через пасть вдоль хребта, после чего его нужно было обжечь на сильном пламени. Главное – не передержать! Как только чешуя задеревенеет и примет коричнево-золотой окрас, рыбу переносим над углями и доводим до готовности, обжаривая её то с одной, то с другой стороны. Признаком готовности служит момент, когда рыба провернётся на шампуре. Теперь выкладываем её на доску, аккуратно раскрываем и чайной ложечкой, повторяю – чайной ложечкой начинаем есть это ни с чем не сравнимое по вкусу нежное мясо. Ещё одно восхитительное блюдо из хариуса готовилось совсем просто. Выпотрошенный и очищенный от чешуи хариус нарезался небольшими кусочками и с вечера заливался маринадом – теплым, но не горячим, не более шестидесяти градусов. Маринад изготавливался из сока красной смородины, воды, соли и пряностей. Утром хариус был готов. Описать вкус не могу – надо пробовать! Хорошо шёл лосось. Мы его жарили на сковородке на обычном растительном масле, которое покупали на развес в деревеньке. Из муки мы пекли лепешки и употребляли их с перетёртыми с сахаром клубникой или чёрной смородиной – с кофе по утрам или с чаем на ужин. Помимо смородины, чёрной и красной, в тех местах росла странная ягода. Местные называли её казарган. Куст и сами ягоды по виду были абсолютно такими же, как красная смородина, но… чёрного цвета. Сок этого казаргана был такой въедливый, что в принципе не отстирывался. Моя шапка, в которую я собирал ягоды, за долгие годы приобрела тёмно-фиолетовый цвет. Из этих ягод получался дивного вкуса компот. Жена, сварив в котелке, ставила в журчащий рядом холоднющий ручей и в жару мы наслаждались сводящим зубы напитком. Рос в горах и дикий крыжовник. Мы его недолюбливали, так как часто приходилось продираться через его колючие заросли. Ягоды крыжовника были мелкие, но вкусные. Малина встречалась лишь изредка, а костяника просто устилала подлесок сплошным ковром.