Александра Устинова - Почему Анчаров? Книга 5. Материалы Анчаровских чтений, отзывы и рецензии на творчество Михаила Анчарова

И хотя в «Птице Гаруда» Анчаров издевается над этим ответом, нельзя не признать, что реакция научного учреждения была вполне оправданной. Наличие первой и второй сигнальных систем – не выдумка Павлова, а итог многолетних опытов и наблюдений. Анчаров занимался не наукой, а метафизикой – выдумывал новые сущности путём абстрактных размышлений над неочевидными и совсем не общепризнанными фактами, даже не пытаясь их подкрепить целенаправленными экспериментами или хотя бы разработать методическую основу для проведения таковых. Он демонстрирует не только слабое владение предметом, но и непонимание того, как устроена наука.

И что в сухом остатке – остаётся посмеяться над не понимающим предмета дилетантом? Совершенно нет!

Сложнее всего было эту теорию Анчарова классифицировать – понять, к чему её отнести. Интуитивно ясно, что в рамки одной нейрофизиологии, к которой относится учение Павлова о первой и второй сигнальной системах, эти представления Анчарова не совершенно умещаются. Ближе всего была психология, в её рамках феноменом творчества занимались отечественные учёные Лев Семёнович Выготский и Александр Романович Лурия, а также некоторые немецкие учёные, в том числе ученик Фрейда Карл Юнг. То есть, если уж встраивать всё это в рамки тогдашних научных представлений, следовало бы отнести теорию Анчарова к ведомству психологии. Но в СССР она целых тридцать лет, с 1936-го по середину 1960-х, была под фактическим запретом, и уж точно в научно-популярных журналах об этом не рассказывали.

После долгих поисков обнаружилась, наконец, научная дисциплина, к которой идеи Анчарова о творчестве ближе всего. У нас она по-прежнему не признаётся за отдельную науку, но на Западе существует единый термин: cognitive science, в буквальном переводе «наука о мышлении» (или «наука о познании»). У нас подобные учёные числятся по ведомству психологии, любимой Анчаровым нейрофизиологии, лингвистики и даже философии: питерский профессор Татьяна Черниговская, как раз специалист по cognitive science, числится в редколлегиях философских журналов. Есть такие философские дисциплины под общим названием теория познания (эпистемология и гносеология) – они также имеют ко всем этому непосредственное отношение. В этой мысли мы, кстати, совершенно не оригинальны: в 1988 году попытку привязки к философии анчаровских идей предпримет профессионал – преподаватель философии С. Грабовский. Но какая там была эпистемология в единственно верной марксистско-ленинской философии? Профессиональный философ скажет, разумеется, что «Анчаров – плохой философ». Ну, конечно же, плохой – а как ему было стать хорошим, не после чтения «Краткого курса» же? И что бы стало с ним в 1950 году, если бы он стал претендовать на вклад в философию?

В книге все эти вопросы рассматриваются детально, в подробностях.

В заключение остановимся на одном современном приложении этих идей, очень наглядно демонстрирующем практическую пользу теории Анчарова:

…«третья сигнальная система», как механизм творчества, оказывается очень актуальной, когда заходит вопрос о том, как устроено человеческое мышление вообще. Этот вопрос как раз во времена Анчарова – особенно в пятидесятые и шестидесятые годы – дискутировался во вполне практическом аспекте, при рассмотрении проблем, в которые совершенно неожиданно для её творцов уткнулась кибернетическая дисциплина под названием «искусственный интеллект». Крупнейшие математики того времени, энтузиасты искусственного интеллекта, среди которых были знаменитейшие Алан Тьюринг и Андрей Колмогоров, не смогли преодолеть барьер традиционного представления о том, что процесс мышления можно разложить на элементарные логические операции.

Математикам пришлось самостоятельно приходить к тому же выводу, к которому пришёл Анчаров ещё тогда, когда о вычислительных машинах слышали лишь немногие специалисты. А именно о том, что процесс мышления не подчиняется логике, не может быть разложен на элементарные операции, а происходит скачком – путём внезапного «озарения», приступа «вдохновения». Конечно, у Анчарова были предшественники (в том числе известный физик Анри Пуанкаре, о котором Анчаров упоминает), а уже позднее, в 1980-е, английский физик и математик Роджер Пенроуз попытался объяснить скачкообразный характер творчества с позиций квантовой механики.

Положа руку на сердце, рассуждения Пенроуза (они подробно изложены в книге «Новый ум короля», 1989), хотя и подкреплены отнюдь не дилетантским знанием математики, физики и всех остальных сопутствующих дисциплин, в основе своей не очень сильно отличаются от рассуждений Анчарова о «третьей сигнальной системе». Как и Анчаров, Пенроуз вынужден ограничиться словесным описанием возможного пути решения, без какой-либо конкретики. Скорее всего, проблема творчества вообще не может быть решена в рамках современной науки. Незаслуженно недооценённый советский математик и философ Василий Васильевич Налимов говорил, что подобные – то есть связанные с человеческим мышлением – проблемы в рамках человеческого разума могут быть лишь осознаны, а для решения их требуется как минимум некий «метаразум». То есть такой, который сможет взглянуть на человека со стороны, подняться над его уровнем. А поскольку из мыслимых сущностей подобное по силам лишь богам, то и проблема, очевидно, в обозримое время решения иметь не будет.