Хороший текст - Окраина. Альманах

– Это будет Люба, – определила Фомина.

– То есть Сергей Палыч мой муж?

– Муж тебе низачем не нужен, а вот есть у тебя кавалер, который ради тебя постоянно в округе отирается… Это Сеня.

– Целоваться будем? – ухмыльнулся Сазонов.

– С тобой, Сенечка, всегда! Даже если в пьесе этого нет! – Люба обворожительно улыбнулась.

– Соня! Тебе даже к сценическому имени привыкать не придётся, сыграешь тёзку…

– Боже мой, кого она мне сыграет, она же в зеркало на себя и то стесняется смотреть…

Дети шелестели страницами.

«Я некрасива… Некрасива!» Соня читала и перечитывала эти слова – первые попавшиеся слова её героини – и от ужаса ничего не понимала.

Сергей Палыч достал из футляра очки, надел их, уставился в текст, шевеля губами.

– …И что, мы – вот это будем ставить? – сказал вдруг Сазонов.

– Другого-то ничего нет? – поддержал его Вовка. – Тут фигня какая-то, я не понимаю ничего…

– У тебя прекрасные широкие плечи, Вова, – прищурилась Фомина. – И очень красивые руки.

– В смысле? – не понял Вовка.

– Римма Васильевна хочет сказать, извини, Вова, что чувство прекрасного не твоя сильная сторона, – разъяснил Сергей Палыч.

– Так. Дай сюда, – Фомина забрала у Вовки листки с текстом, повернулась к Королевичу:

– Вадик, вылезай из угла. Ты у меня будешь звезда, вот, держи, отсюда начнёшь читать…

Королевич взял роль дрожащей рукой.

…

Соня теперь приходила к Фоминой каждый день – работать над ролью.

– Смотри, какое слово тут самое важное? Вот это? Или всё-таки это? Во-оот. Его надо выделить.

– Прочитать громче?

– Ни в коем случае. Просто заложи перед ним паузу. Но паузу – не пустую! Внутри неё должна быть сила, энергия. Мысль!

Это была работа с мыслью. Работа с чувством.

Само производство речи тоже требовало труда. Что толку в мыслях и чувствах, если голос твой тускл, невнятен и слаб? Чтобы сделать голос сильней, надо было дать звуку опору. Включить резонаторы. Поднять купол верхнего нёба. Ты знала, Соня, что надо дышать диафрагмой? Слышала, как в позвоночнике отдаётся звук?

Это была работа с телом.

А ещё была работа – с языком. Оказалось, например, что слово «дождь» надо произносить как «дожжь», а вовсе не «дошть», как все тут говорят, как она, Соня, говорила. Требовалось избавиться от провинциального говорка, уральского оканья. Замедлить слишком быстрый темп речи, сохранив её ритм.

Чем ближе к премьере, тем Фомина становилась нетерпеливее.

– О господи, Соня! Ты же в этом спектакле – ключевая фигура! У тебя – финальный монолог! Ты вдумайся в то, что говоришь: «Мы увидим ангелов, мы увидим всё небо в алмазах…» А ведь ничего этого не будет, Соня! Вот что страшно! И у тебя с любимым человеком – ничего не будет! Твоя жизнь пропала, ты это понимаешь? У тебя слёзы должны в глазах стоять! А ты болтаешься как сопля!

Или ещё прилетало, например:

– Вот что ты стоишь с таким счастливым лицом! Я понимаю, это приятно – Сеня обнимает, – но ты же Соня! Тьфу… Ты – другая Соня! Та Соня! Когда он кладёт ей руку на плечо – это же не-мы-сли-мо!

Да. Среди трудностей, поджидавших Сонечку в театре, было и это: её героиня оказалась влюблена в Сазонова. То есть не совсем в него, конечно, а в его персонажа… И оказалось, это трудно сыграть. Потому что чувства людей девятнадцатого века, может, и были такими же, как сегодня, но выражались иначе.

Вот их эпизод. Темно, освещена только коробка буфета. Соня говорит Сене о том, какой у него чудесный голос, как он не похож на остальных людей – это правда! – говорит, что он прекрасен… И тут Фомина:

– Ты слишком легко это произносишь. Слишком просто: «а, люблю!». Так не бывает. Эти слова у тебя в горле должны застрять!

И Соня в который раз приступала к чужой речи, подлаживалась, приспосабливала её к своей душе.

– Вот если бы у меня была подруга… или младшая сестра… И она бы вам сказала… что… ну…

– Без «ну»! Нет в тексте никакого «ну»!

– …сказала бы вам… что… любит вас… – Соня смотрела на Сазонова с таким страхом и надеждой – явно своей личной надеждой! – что тот помимо воли расплывался в самодовольной ухмылке. Сценический образ рушился, Фомина злилась…

Соня, при всех огрехах, была в конце концов убедительна. А вот Сеня – нет.

Зато он был чертовски хорош в сцене с Любой.

– Вы хищница, – говорил, нежно глядя на неё. – Красивый пушистый хорёк… Нате, ешьте! – и склонял голову. Следовал поцелуй. Сеня хватал Любу, припадал к шее. Целоваться на сцене по-настоящему было непринято.