Геннадий Мурзин - Дети и Рождество. Сборник святочных рассказов

– Дедуль, и тебе ставила двойки?!

– Врать не стану, Сань: бывало.

– А мама говорит, что у тебя в аттестате одни пятерки.

– Ну, Сань, это не совсем так… Мама твоя чуть-чуть приукрасила… В аттестате есть и четверки.

Парнишка качает головой.

– Все равно здоровски!.. Даже суперски!

– Да… Верх моего блаженства – сам новогодний вечер. В классной комнате, откуда парты вытащены на улицу, полно народа. Это – многочисленные родственники детей-учащихся. Моих – нет. Никого. Как всегда. Моих и на родительское-то собрание не удалось ни разу вытащить. Кажется, мне обидно. Но не слишком. Я упиваюсь всеобщим весельем. Я не могу отвести восторженных глаз от наряженной нами новогодней елки. Сказка! Наконец, Дед Мороз (Анна Ивановна, учительница наша, в вывернутом наизнанку овчинном полушубке и с огромной серой бородищей из кудели)…

– Дедуль, а что такое «кудели»?

– Кудель, внук, – это похожее на вату… Выращивают сначала лен. Потом он вылёживается на солнце и на морозце. Потом лен мнут, вычесывают и получают кудель, из которой делают пряжу или вьют канаты. Кстати, канаты используются в морском деле. Получаются очень крепкие.

– По-нят-но, – протягивает парень. – Увидеть бы эти «кудели».

– Где там! Нынче лен-то не выращивают.

Внук трясет за рукав деда.

– Дальше, дальше-то что было?

– Итак, Дед Мороз объявляет, стукнув грозно о пол посохом:

– Ну-с, дети мои, кто хочет получить мой специальный подарок?

– Я! Я! Я! – несутся многочисленные голоса со стороны сгрудившихся стайкой учеников. – Желающих много. Но меня среди них нет. Я стою, опустив вниз головенку. Нет, не то, чтобы я не хотел получить подарок. Хотел бы, очень! Но мне кажется, что подарки просто так не раздаются: их надо заслужить.

– Тогда, – продолжает басить Дед Мороз, – расскажите-ка мне стихотворение!

– На этот раз желающих изрядно поубавилось. Но зато – среди них и я. И хотя мой голос звучит громче всех, но первой выступить, открыть конкурс Дед Мороз дозволяет Наташке (соседская девчонка, противная ужасно, потому что подлиза, потому что подлизывается к Анне Ивановне, а еще ябедничает).

Внук согласно кивает головой и рассудительно говорит:

– Они – все такие. В нашем классе Светка…

– Ну, Сань, может, и не все, но встречаются… Да и к тому же вряд ли я был тогда справедлив… И вот… Наташка выходит вперед. И, шмыгая носом, постоянно запинаясь, кричит:

– Аплодисменты артистке. Особенно усердствуют и бьют в ладоши (это я вижу) Наташкины родители. После Наташки мямлит что-то свое Пашка. Он хоть и друг, но мне за него приходится краснеть. Я тоже готов. Меня явно не замечают. Но я упрямо заявляю о себе. И вот, когда выступило пять или шесть школьников, ко мне подходит Дед Мороз.

– А ты, мальчик, что можешь рассказать? Вижу, давно рвешься. Ну, слушаю.

– Я вырываюсь вперед. Я бесконечно счастлив, что вот, теперь и на меня смотрят люди; что теперь и меня будет слушать вся деревня. Волнуюсь. Мну обшлага ситцевой рубашонки.

– Ситцевая, дедуль? А это какая такая?

– Из самой дешевой ткани, из ситца, значит, Сань. – Старик, шумно вздохнув, продолжает рассказ:

– Начал читать стих…

Краем уха слышу, как кто-то из гостей новогоднего праздника комментирует:

– Ишь, ты! Стар, а все робит…

– Дедуль, а что такое «робит»?

– Колхозники на Урале тогда так говорили: робит – значит работает.

Внук кивает, давая деду понять, что теперь ему все ясно.

Дед вновь берется за рассказ:

– Я же с прежним усердием продолжаю:

Все тот же зрительский голос:

– Ух, ты! Надо же! Дед – молодец! Мальчуган – тоже! Вона, как лихо шпарит!

– Зрительская ремарка лишь прибавляет мне энтузиазма.

Внук снова спрашивает:

– А что такое «ремарка»?

– Это, внук, проще говоря, замечание по какому-либо поводу… Так-то вот… Ладони, значит, вспотели. От волнения. Потому что наступает, можно сказать, самое главное и самое трудное для меня: я должен перечислить все имена. А это вам не «наша Таня громко плачет»… Посложнее будет. Попробуй-ка, упомни тридцать пять имен. И не абы как, а чтобы складно. Собираюсь с духом и продолжаю. Вот и последние имена: