Виктор Семёнов - Совокупность совершенства

– Можешь называть меня Дульсинеей, – сказала женщина.

– Тобосской? – уточнил я.

– Зачем Тобосской? Просто Дульсинеей. А можно Дусей. Дуся Стакан, – ухмыльнулась дама.

Я опрокинул в себя содержимое наполненной до краев емкости.

– Ты, Тема, берегись трех вещей, – произнесла женщина.

Я стал лихорадочно соображать, называл ли свое имя, а она закончила:

– Автомобиля, бюджет не освоить и сосуль. Все остальное – пустяки сущие. Ферштейн?

– Ферштейн, – подтвердил я.

Я надеялся, что дама обновит опустевшую емкость, но тут в наше интимное пространство сна вклинился звук, похожий на писк огромного комара. На самом деле он оказался мелодией входящего моего нового телефона, к которому я еще не успел привыкнуть. Звонить могла только Ульяна – так оно и было. Я поднялся на локте и, приложив маленькую трубку к уху, сказал сонно:

– Чего тебе, звезда моя?

Затем я быстро поднес аппарат к лицу для выяснения временны́х координат моего вялого тела и не менее вялого сознания, которые кто-то невидимый и очень мудрый соединил в одной точке примерно двадцать семь лет назад. Шел десятый час.

– Так, поболтать, – ответила Уля. – Спишь, что ли?

– Нет, – зачем-то соврал я.

Мы болтали минут десять, пока текущие темы не были исчерпаны до самого дна, а потом Ульяна свернула разговор так же быстро и безапелляционно, как и развязала его.

– Пока, Темыч, – сказала она. – Ты, если что случится, не звони. Лучше СМС скинь.

– Что случится?

– Ну что-нибудь. Напиши: «SOS». Не звони. У меня Рози подскакивает от этих телефонных трелей. И царапается, как чумовая.

– Так ты звук отключи.

– Тогда не услышу. Все, пока. Чмоки.

Я убрал телефон и заснул – на этот раз без сновидений.

Проснулся около девяти утра и, совершив героический переход по маршруту туалет – ванная – кухня, остановился у холодильника, внимательно изучая его содержимое. Ульяна, умница, каких мало, купила и яйца, и бекон, и сок. Я с воодушевлением выложил это все на гладкую поверхность стола.

– Ах, Уля, Уля-Уленька, целую тебя в губоньки, – запел я, колдуя над яичницей, – за то, что ты мудра, как Одиссей.

Съев яичницу и запив ее холодным мультифруктовым соком, я вновь занялся наблюдением за происходившим на улице, и первое, что бросилось мне в глаза, – сосулька значительно увеличилась в размерах: если вчера ее длина была сантиметров пятнадцать, то сейчас эта блестящая опасная красавица достигала полуметра.

День тянулся медленно и неинтересно. Из дома напротив выходили люди, по тротуару ходили люди, в автомобилях ехали люди, а я – сидел запертый в дурацкой квартире и недовольно смотрел на все это, бормоча очередной шедевр про Ульяну.

Бабушка вышла из парадной около двух и направилась в сторону, противоположную станции метро. Через пятнадцать минут после ее ухода представитель коммунальной службы, в этот раз женщина, стала расклеивать на дверях в парадную какие-то объявления, параллельно сдирая разноцветные листы с рекламой продажной любви, которые час назад налепил на практически все свободные вертикальные поверхности юноша в грязной черной куртке с надписью: «Утка по-пекински» и телефоном на спине. Бабушка вернулась около трех, покормила кота, прочитала объявление, задержавшись у него минут на пять, и зашла в парадную, оставив меня даже без намека на экшен-сюжет. Перекурив это дело, я решил отправиться на диван, подумав, что, возможно, при таком однообразии окружающей меня реальности сон будет не в пример красочным и интересным.

И действительно, поворочавшись минут пятнадцать, я оказался все на том же Московском проспекте, только теперь летел над ним метрах в пятидесяти от асфальта дороги, по которой, тыча вверх пальцами, бежала все та же парочка моих антагонистов. Внизу справа показалась арка, ведущая во двор, и я, заложив вираж, вошел в нее сантиметрах в двадцати от верхнего ее предела, а затем, приземлившись, попытался проникнуть в рюмочную. Дульсинея, видимо не признав вчерашнего консультанта, выгнала меня, чуть не залепив затрещину грязной половой тряпкой. Я, испугавшись ее агрессивности, вновь взлетел и, набирая высоту, в отражении оконных стекол увидел свое тело, напомнившее мне тело то ли чайки, то ли баклана. Во двор вбежали преследователи, и тот, что постарше, усатый, закричал молодому, показывая на мою удалявшуюся в небеса серую тушку:

– Уходит, зараза!

А я действительно поднялся над крышей полюбившегося мне дома и полетел к центру города, наслаждаясь видами Петербурга. Внизу сменяли друг друга река Фонтанка, Сенная площадь, Невский и Суворовский проспекты. Увидев летающую тарелку «Невской ратуши», в которую собирались переселять весь чиновничий аппарат города, я полетел вниз и, аккуратно приземлившись на крыше, начал долбить ее клювом, вызывая на ней совершенно невообразимые разрушения. Через десять минут купол «Невской ратуши» треснул, обнажив роскошь какого-то огромного зала приемов. Посередине пустого помещения на каррарском мраморе пола стоял мужчина и злобно рассматривал меня в большие трещины крыши. Я испугался его взгляда и хотел было дать деру, но клюв застрял в образовавшейся от его же ударов трещине. Мужчина, увидев это, направил в мою строну нечто при внимательном рассмотрении оказавшееся масонским крестом и начал читать что-то на латыни. Страх мой достиг своего верхнего предела и перерос в ужас, именно это и позволило мне извлечь клюв из ловушки треснувшей крыши. Меня подбросило вверх на пару десятков метров, а затем я рухнул вниз, но вскоре выровнял полет и…