Борис Борисов - «Orbi Universo». Править всем миром

За этими размышлениями они спустились по лестнице, причем Зоя смело карабкалась по ступеням сама, прошли арочным коридором сложенным из крупного кирпича («Похоже на старую ливнёвку, – подумал Министр, – К Неглинной идём») и незаметно дошли до цели, довольно пыльного и большого подземного каземата, освещенного лишь светом четырёх факелов стоящих в нишах стен в кованых ажурных стаканах. Из центра сводчатого потока вверх на неизвестную высоту, потерянную глазом в темноте шел круглый кирпичный лаз, откуда слегка доносился шум зимнего города, а на все четыре стороны шли ровно такие же проходы, каким они прибыли к месту событий. («Нет, не ливнёвка , – подумал Министр, – Тут что-то посложней») В центре каземата прямо на новеньком, пахнущем свежестроганой новогодней елкой европоддоне лежал мешок значительных размеров, размеров несколько больших, чем обычно ожидают от одеяла. Странным образом его что-то подсвечивало сверху, хотя лаз над ним был совершено тёмным. «Ультрафиолет? – подумал искушенный в ночной жизни министр, – Лазеры?», и подошел поближе, посмотреть.

Мешок этот уже сам по себе был вполне необычен, и определённо являлся художественным артефактом: кроме размера, ткань, из которого он был сшит нельзя было вполне назвать тканью. Похож он был скорее на те старые джутовые мешки, в которых во времена стародавние на скрипучих парусниках везли с Востока колониальные товары , но скручен был не из ниток, а из тонких джутовых вервей, и прошит по периметру настоящим манильским тросом, шершавым и волосатым, как кокосовая пальма. Трос по углам превращался в большие удобные петли, за которые, по всей видимости, мешок можно было легко переносить с помощью четырёх невольниц. Он мешка неуловимо пахло хорошим кофе, кокосом и черными рабами.

– Обычно такой товар не продаётся, – извиняющим тоном сзади заскрипел голос проводника, – но сегодня необычный день… Тату сделано в полдень, 12 декабря 12 года … 28 мухаррама 1434 года Хиджры… плюс ровно девять дней… Следующий раз возможен только через тысячу лет. Это эксклюзив.

Впрочем, то что это эксклюзив было видно с полувзгляда. На ординарных вещах обычно не вышивают вручную герб золотыми нитями, с камнями в коронах. Трехглавый коронованный орёл цепко держал в лапах петлистую двуглавую змею, проглатывающую одной головой серую мышь, а другой мудрую жабу, внизу в волнах плескалась рыба с двумя головами, причем одна из них вместо хвоста, а длинный латинский девиз окружал весь этот непонятный непосвященному в тайны Каббалы и клип-арта зоопарк, впрочем, не совсем читаемый, в котором, однако, явственно угадывалось слово: «Orbi». Венчал композицию узнаваемый глаз в треугольнике. Впрочем, треугольников на самом деле было два, золотой, и едва видимый серебряный, которые пересекаясь составляли вместе полный шестиугольник. Глаз в шестиугольнике смотрел строго и поблескивал круглым нефритовым зрачком с золотой вставкой сбоку.

– Смотреть будете?

Конечно же, решили посмотреть. Конец манильского каната был завязан сложным узлом, который их спутник развязал одним быстрым движением руки, потянув где надо, и распустил петли с одной стороны мешка. Одеяло не обмануло ожиданий. Шитое внизу натуральным шелком, таким, что рука скользила как бы не встречая ничего на своём пути, поверху оно выглядело плетёнкой из грубых джутовых нитей, но именно «как бы» и понять, что поверхность одеяла совершенно, абсолютно гладкая, столь же гладкая, как и изнанка, можно было только потрогав его рукой. В середине полотна красовался ровно тот же герб, как и на мешковине, но без камней, и шитый гораздо более тонким шитьём. Герб, казалось, немного парил над одеялом, не касаясь его, а лишь отбрасывая тень, а змея даже немного шевелилась. Мышь так та вообще вовсю дергала золотым хвостом.

Списав этот эффект на необычность освещения (а факелы, как только они вошли в каземат замигали, забились, и свет их стал каким-то синим, с лиловым оттенком), министр полез в карман.

– Сколько, – спросил он, доставая бумажник.

– Вы уже рассчитались, Пётр Петрович, – безапелляционным тоном произнес их проводник, и впервые посмотрел министру прямо в глаза. – Плата с вас уже взята. Et potest esse quod factum est.

Министр заметил, что взгляд его спутника косоват, ресниц и бровей нет вовсе, а зрачки радикально разного цвета.

«Ибо не все, за что заплачено – куплено, а не всё что куплено – ваше».

И, странное дело, после, вспоминая этот разговор, Пётр Петрович донельзя был уверен что рассчитался, точно помнил, что рассчитался, но хоть убей не помнил – когда и как он рассчитался. Хотя сумма была весьма и весьма значительная, но деньги после все оказались целы, и на кредитке, и наличные, хотя сумму он в точности тоже не помнил, и даже число нулей вряд ли написал бы правильно, и даже валюту платежа вспоминал как-то неуверенно, скорее всего и суммы такой значительной у него, при всей его небедности не было с собой в наличии, но что расчет случился, и полный расчёт случился – он знал с той же степенью достоверности, как утром, проснувшись в своей постели вы достоверно уверены, что те семеро, которых вы во сне только что зарубили кривым самурайским мечом – лишь сон вашего ночного воображения.