Татьяна Свичкарь - Звёздное море

– А еще горы Фрейи, уступ Весты, – Вера помнила всё, о чем он ей говорил.

– Ну, посмотри, тут гораздо интереснее, – звал Игорь.

– И что тут… – Вера прильнула к телескопу, зажмурилась, наморщила нос, – Подумаешь… Разговоров-то… А всего-навсего – горошина, бусина…

– Ну, это подожди, вот доживём до противостояния… Тогда всё вам, мадмуазель, будет – с нашим удовольствием. Увидишь полярные шапки, моря и бури… А насчет жизни… Помнишь?

И он начал немного нараспев, будто стихами, когда одно слово порождает другое:

– Они жили на планете Марс, в доме с хрустальными колоннами, на берегу высохшего моря, и по утрам можно было видеть, как миссис К. ест золотые плоды, растущие из хрустальных стен, или наводит чистоту, рассыпая пригоршнями магнитную пыль, которую горячий ветер уносил вместе с сором. Под вечер, когда древнее море было недвижно и знойно, и винные деревья во дворе стояли в оцепенении, и старинный марсианский городок вдали весь уходил в себя, и никто не выходил на улицу, мистера К. можно было видеть в его комнате, где он читал металлическую книгу, перебирая пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. И книга пела под его рукой, певучий голос древности повествовал о той поре, когда море алым туманом застилало берега, и древние шли на битву, вооруженные роями металлических шершней и электрических пауков.

Голос Игоря звучал напевно и торжественно. Будто молитву повторял. Вера не слышала прежде этих строк, но они заворожили её. Вспомнилась последняя постановка «Мастера и Маргариты» – с таким же таким же торжествующим спокойствием, будто ему диктовали свыше, артист говорил о белом плаще с кровавым подбоем – всадника Понтия Пилата.

– Ничего себе, – сказала Вера, – Тебе не ученым надо быть, а писателем-фантастом…

– Смеешься? Позор тебе – это же Брэдбери… «Марсианские хроники». Я из них почти всё помню наизусть.

***

«Может, уже хватит? – услышал Игорь материнский голос так отчетливо, будто Екатерина Сергеевна стояла рядом, – Ну, сколько можно играть со своими звёздами? Тебе восемнадцать лет, выросла – верста коломенская, а всё туда же…

– Напомнить, кто в этом виноват? – спросил бы Игорь, – Ты и твоя Людмила.

Не так часто, но мать все же водила его, маленького, в гости к своим подругам. Все они тогда были молоды, все танцевали. Игорь знал, что его там ждет. Женщины – такие же худенькие, гладко причёсанные, как мать. И так же проступают вены на высоких лбах. И разговоры – взахлёб, упоённо – о балете – о сцене, партиях, учителях.

Он запомнил, как мамина подруга Людмила, рассказывала о своём наставнике.

– Оскорблял! Каких только гадостей ни говорил… Пока до слёз не доведёт – на сцену не выпустит. Так я и танцевала – сквозь слёзы. А теперь – как я ему благодарна, Матерь Божья! Театр – это же гадюшник настоящий, слова искреннего не скажи, лишний раз засмеёшься – тут же о тебе насочиняют невесть что. А мне теперь, – она покосилась на Игоря и сказала, – Однофигственно! Пусть хоть бомбу на сцене взорвут – на руинах танцевать буду!

«Маме бы немножко такой выдержки», – подумал Игорь.

Он вспомнил, как ездил с матерью на гастроли в Испанию. Первые несколько дней спектаклей не было, только репетиции. По вечерам Екатерина Сергеевна и Игорь подолгу гуляли по улицам Мадрида, впитывали в себя чужую жизнь, чужую старину.

Мама говорила что-то о корнях, о том, что никогда не привыкла бы здесь, не смогла уехать из России. А Игорь – для него это была первая поездка за границу – глазел вокруг, как маленький. И огни реклам плыли перед ним сверкающей каруселью.

Когда же они вернулись в гостиницу, мама поняла, что потеряла ключ от номера. Она пришла в отчаянье. Трясла свою маленькую, расшитую стразами сумочку, потом вывернула её прямо на красную ковровую дорожку. Как слепая прихлопывала ладонями, ощупывала рассыпавшиеся вещи – пудреницу, губную помаду, пачку салфеток, невесть как оказавшуюся тут брошку-бабочку, об которую тут же и укололась. И съёжилась, заплакала – сидя на полу. Вся такая маленькая, угловатая, палец сунула в рот, слизывает кровь…

Игорю показалось, будто он старше мамы на целую жизнь. Он взял её за другую руку, и заговорил: подчеркнуто медленно, спокойно. Как с маленькими детьми, которые ещё не все слова понимают.

– Успокойся. Сейчас я спущусь, позову кого-нибудь – нам откроют номер. А если мы не найдем ключ, нам дадут запасной.

Пройдёт много лет, прежде чем он поймет: мама – артистическая натура, и у неё каждая мелочь превращается в трагедию. Она плачет, заламывает руки, вся – воплощенное горе. Игорь понимал это, и что причина пустяковая – понимал, но все равно не мог оставаться равнодушным, и сердце у него сжималось, и он старался утешить мать.