Самыми кривыми были, заливший неудачу горе-мачо, Сусик и, просто сильно закосевший Серега, по прозвищу Мужчина, который плелся в форватере и что-то бормотал о своем, иногда радостно вскрикивая что-то типа «Хай Гитлер». Назад дорога показалась дальше, чем до Пекина раком, и где-то посередине уже в темноте мы стали руками и ногами тормозить проезжающие авто. Наконец повезло, одна остановилась. Это был ГАЗ 66 с выездным патрулем во главе с нашим взводным Толяном, по прозвищу Кардан. Я попытался спрятаться за каким-то столбом, как мне казалось, он должен был меня надежно укрыть, но карающая рука правосудия настигла меня и там. Загрузив нашу нарядную группу в кузов, нас вернули в родную казарму, где выставили перед строем роты под девизом «они позорят наш коллектив». На следующий день вместо казахских баловниц гусары-залетчики снашались с полами и сантехникой ягальской гаупвахты.
Сейчас, иногда проезжая по этой дороге, я снова и снова вижу нас тогда, идущих в курсантских шинелях по дороге, освещаемой лучами заходящего прибалтийского солнца.
КАМНИ
Помню, много полей было вокруг Ягала, а на полях тех было немерено камней. Каждый год худая прибалтийская земля снова и снова выплевывала их из своего древнего чрева. Убирали их уже столетиями – и до и после посевной, но каждый год они появлялись, словно подземные захватчики, наступающие на грядущий урожай. Вот и нас, курсантов, нередко бросали на борьбу с этими «захватчиками», используя бесплатный труд подневольных людей в погонах. Были, правда, в этих выездах свои маленькие радости, такие как сытный обед в колхозной столовой, краткий послеобеденный сон в близлежащей рощице и употребление местных плодово-выгодных вин и портвейнов, в случае отсутствия отцов–командиров. Поездка за этим каменным урожаем так и называлась «на камни».
Очередной раз это было как-то ранней осенью аккурат после сбора урожая. Погрузился наш взвод в присланный за нами колхозный «пазик» с обшарпанными сиденьями и аутентичным запахом навоза и солярки. Петляя по узким сельским дорожкам, он довольно быстро домчал нас до колхозных полей, уходящих между лесами за горизонт. Ехавший с нами пожилой эстонец в видавшем виды пинжаке, одетом поверх свитера, и традиционной кепке-бейсболке с надписью «Tallinn 80», на покрытой особого цвета и вечным колхозным загаром голове, по-хозяйски глянул сначала на спешившийся с автобуса взвод, а потом на поле и сказал:
– Сначаала пуутем немноошко стеесь уппирать эти курради каамни, а потом пуутем немнооошко куусат. Воот таак, паарни. Вот отсююда, от меняя, и то тогоо столпаа пуутем упоорка теелать.
Причем «от меняя и то тогоо столпаа» было метров так 300–400, что совсем не радовало наш взор. Кто-то сразу спросил ближе к делу:
– А где здесь, э-э-э, магазин?
– Таалеко сейчас, а потом колхоос приеетем, пуутет плииско, куррат, – ответил эстонец и стал руководить уборкой камней.
Поднятые с земли камни мы складывали холмиками, которые потом планировалось увозить на тракторе с прицепом. Работа была нелегкая, камни грязные и тяжелые. Пару часов максимум, и спину не разогнуть, и ноги подгибаются, идешь к леску и падаешь как сраженный вражеской пулей! Хочется в мечтах прохладного пива и мягкий диван. Наконец пришло время обедать, на том же автобусе усталых «батраков поневоле» везут в поселок, где в столовой будет обед. Берем подносы и в очередь. За раздачей полная тетя, они, эти местные тети в эстонских селах, все обычно на одно лицо, словно высеченное из гранитного валуна – невозмутимы и лишены эмоций, и зовут их тоже одинаково – Малле или Пилле.
– Есть сасииски, котлетид, капсас и картулид, – повторяет перед очередным »батраком» тетя Малле и щедро накидывает порцайку.
Поскольку недалеко от столовой находился местный магазинчик, то самые проворные уже успели купить кто пива, а кто бормотухи под названием «Ыуна Канге» за один рубль тридцать копеек. На сытый желудок становится веселее, да и выпить хочется, какая теперь работа?! После обеда еще заход в магазин, и «боекомплект» полон. Купленные бутылки, словно у фокусника, мгновенно исчезают в карманах и за пазухой, будто их и не было. «Пазик» с одним водилой без бригадира везет нас назад на поле, которое становится вскоре местом пикника, половина взвода делает вид, что работает, а вторая половина в это время совершает бросок к лесополосе, где вкушает запретную жидкость, и так до отъезда. После нескольких пересменок несколько человек так и остаются на поле боя, словно павшие в неравном бою с «лесными братьями» герои–красноармейцы. К вечеру трезвыми остаются только трусы и убежденные трезвенники, скорей всего умело сочетающие в себе оба этих качества, всего человека четыре из двадцати пяти. Приходит время возвращаться в родную казарму, большинство, как говорится, «не в форме». Как грузились в автобус и ехали до училища, мало кто помнит, хотя вспоминается потом долго и даже переходит в разряд ротного эпоса: как пьяные шли строем до родной казармы, как стояли шатаясь и делая трезвый вид на вечерней поверке. А командиры не знали казнить хмельных «колхозников» или миловать?
Читать дальше